Мой дедушка — памятник

Друзья поднялись по мраморной лестнице и скрылись в здании сената. Они уже не видели, как через пять минут на площадь с грохотом ворвались два десятка мрачных, затянутых в черную кожу хулиганов на мотоциклах. Они не видели, как хулиганы начали зловещее кружение вокруг памятника, поливая его желтой краской и отвратительной хулой, забрасывая яйцами и тухлыми крабами. Они не видели, как толпы возмущенных эмпирейцев пресекли эту неожиданную вылазку жителей Карбункла (а это были именно они) и покрыли их головы позором.

В чем же была суть этото странного инцидента? Оказалось, что на Карбункле вдруг вспыхнула яростная компания против футбольного матча. Жители Карбункла, для которых ранее один их жалкий клукс был дороже всего мирового футбола, которые до сего утра не слышали даже имен Пеле и Гершковича, вдруг выступили с яростными нападками на футболистов «Алеши Поповича» и послали лучших своих хулиганов для осквернения памятника русскому адмиралу.

А Геннадий и капитан Рикошетников сидели тем временем в галерее для гостей и наблюдали заседание сената Республики Большие Эмпиреи и Карбункл.

Спикер сената возвышался над всем собранием, сидя по традиции на огромной бочке знаменитого «Горного дубняка». Одет он был также традиционно: бархатный камзол, драные ботфорты, красная пиратская косынка на голове. Оба его глаза крест-накрест закрывали традиционные черные повязки. В руке он держал кремневый пистолет XVIII века, выстрелами из которого пресекал шум в зале.

Сенаторы же, их было ровно две дюжины, одеты были кое-как. Правая оппозиция, шесть представителей Карбункла, все были в черных суконных тройках, а остальные — в расстегнутых жилетах, в рубашках, иные так просто в майках. Президент республики Токтомуран Джечкин, явившийся на заседание прямо с тренировки, был в доспехах футбольного вратаря.

Среди этого странного общества изысканностью и строгостью наряда выделялась красивая статная дама с длинными черными волосами и лицом, словно вырезанным из слоновой кости.

— Кто эта дама, месье? — спросил Рикошетников оказавшегося по соседству вертлявого француза.

— Это женщина-сенатор мадам Накамура-Бранчевска, — зашептал сосед. — Вчера я удостоился быть приглашенным к ней на прием. Поверьте, месье, такой обаятельной и импозантной дамы не встретишь ни в Лондоне, ни даже в Париже. Говорят, что она происходит из рода де Клиссон…

Спикер выстрелил в потолок, вынул изо рта традиционный кляп и глухим голосом возгласил:

— Слово предоставляется господину президенту.

Токтомуран Джечкин, подтягивая черно-бело-лиловые трусы, поднялся на трибуну.

— Господин спикер, господа сенаторы, господа! Вчера народ Эмпиреев приветствовал в своем порту советский фрегат «Алёша Попович»! Любимец нашего народа, лучший футболист вселенной Рикко Силла первый коснулся борта этой бригантины.

Советская каравелла, господа, занимается в океане наукой, но это нас, слава богу, не касается. Мы будем счастливы встретиться с легоперами этой далекой и, как утверждают, большой страны, команда которой заняла пятое место на так называемом первенстве мира в Англии.

Господа, вы знаете, что сила удара левой ноги Рикко Силлы равна одной тысяче пятистам килограммам, тогда как удар пресловутого, но уважаемого всеми нами Пеле весит всего лишь восемьсот килограммов. Какое же может быть первенство без команды Больших Эмпиреев?

Трибуны для публики взорвались бешеным восторженным ревом. Спикер выстрелил в потолок.

— От себя, лично, господа, — продолжал президент, — я заявляю: в завтрашнем матче я парирую восемь пенальти и вытащу столько же мячей из «девятки». Лозунг Рикко Силлы вам известен. Уверен, что сенат единогласно одобрит встречу наших легоперов с советскими футболистами, прибывшими к нам на галеоне «Алеша Попович». Я кончил, господа!

Спикер снова пальнул в потолок.

— Слово имеет старейшина Совета Копальщиков острова Карбункл достопочтенный кавалер Ордена Счастливой Лопаты полковник Бастардо Мизераблес ди Порк-и-Гусано.

На трибуну поднялся высокий мощный мужчина лет сорока с бананообразным носом, лохматыми гусеницами бровей, похожим на утюг подбородком и странными на этом фоне тоненькими усиками. Лицо этого господина показалось знакомым Геннадию и Рикошетникову, но вспомнить его они не смогли. Как-то очень уж не связывались между собой сенат далекой неведомой страны и милый сердцу, проступающий сквозь снег вид Ленинграда… Кировский мост, Петропавловка, памятник Суворову…

Бастардо Мизераблес ди Порк-и-Гусано грохнул страшным кулаком по трибуне и эавопил на карбункулском наречии эмпирейского языка:

— Вжыл жыз всплых сиплствоу! Черчелянто ри фларт! Газзо азаф Карбункл жрав Эмпирея гам, га фула, брегадл!..

Грубая речь его была почти непонятна нашим морякам. Уловить можно было лишь отдельные бранные слова: трусы, предатели, лентяи, провокаторы, идиоты, коварные происки и тому подобное. Ясно было одно: кавалер Ордена Счастливой Лопаты яростно протестовал против дружеского спортивного поединка, обвинял и угрожал.