Мой дядя - чиновник

Дон Ковео уже собирался вновь поудобнее расположиться на мягких подушках сиденья, как вдруг заметил под высокой аркой освещённого подъезда огромную причудливую тень какого-то оборванца, опиравшегося на толстую суковатую палку. Чёрная фигура, отчётливо видная на освещённой стене дома, постепенно росла и, как магнит, притягивала взор графа. Вот палка сделалась гигантской палицей, рука, державшая её, чудовищно большой, а голова нищего, кое-как прикрытая изношенной шляпой, заполнила почти всё пространство под аркой.

И тогда граф увидел подле себя эту костлявую руку, громадная тень которой ложилась на стену: рука смиренно тянулась к нему, умоляя о подаянии. Эта старческая, худая, морщинистая рука, протянутая к нему, и её огромная чёрная чудовищная тень, видневшаяся на стене дома, вызвали у графа неприятное чувство.

— Бог подаст, братец, — сердито пробурчал дон Матео и негромко, сквозь зубы, процедил: — Вот наказание господне! Даже ночью от них покоя нет!

Когда же нищий повернулся к дону Ковео и просительно посмотрел на него робким и грустным взглядом, граф вздрогнул, увидев его болезненное, заросшее всклокоченной седой бородой лицо.

Глядя из своей роскошной кареты на нищего в жалких лохмотьях, удачливый аристократ почувствовал, как что-то словно огнём опалило ему грудь; ему почудилось, что бриллианты, украшающие его манишку, внезапно расплавились и теперь жгут ему тело. Он испытывал непреодолимое желание сорвать их и бросить в потную и грязную ладонь нищего. Ах, почему он не может дать волю своему порыву — это наверняка успокоило бы столь непонятно и нежданно пробудившуюся совесть! Никогда ещё он не был так потрясён видом бедности.

Нищий улёгся на земле между колоннами, положив голову на руки, заменявшие ему подушку.

Это происшествие сильно раздосадовало графа. Ему казалось, что он уже видел лицо старика, но где и когда? Нет, он не ошибся: это печальное и покорное лицо, отмеченное печатью нищеты, под леденящим дыханием которой всё вянет, ему, без сомнения, знакомо.

Пока дон Ковео был занят такими мыслями, карета, не без труда прокладывая себе путь среди других экипажей, добралась до входа в часовню. Сеньор граф спрыгнул на землю, подал руку Клотильде, и они двинулись вперёд между двумя почти ровными шеренгами гостей. Они шли, высоко подняв голову, гордясь друг другом и испытывая радостное удовлетворение при виде знатного общества, почтительно и торжественно замершего вокруг них.

— Боже милостивый, до чего хороши! Не часто увидишь такую великолепную пару, — произнесла уже знакомая нам полная сеньора, которой перевалило за пятьдесят, когда граф проходил мимо неё и уши его могли отчётливо расслышать сказанное.

— О да, сеньора, вы, безусловно, правы, Я рад, что Клотильда выбрала в супруги сеньора графа — он превосходный человек, — отозвался примостившийся с краю и всеми забытый дон Тибурсио.

Жених и невеста переступили порог часовни. Следом, сохраняя почтительную дистанцию, вошла толпа приглашённых. Среди них словно мачта высилась фигура дона Матео. Он был серьёзен, торжествен и важен, как никогда, и с полным основанием: на брачной церемонии ему предстояло быть шафером графа и представлять особу самого маркиза Каса-Ветуста, пребывающего в Мадриде. Какое же громадное влияние приобретёт после этого он, отставной латинист, который каких-нибудь пять-шесть месяцев тому назад был никому не известным и заурядным человеком!

Дон Тибурсио плёлся в хвосте процессии, понурив голову и развлечения ради постукивал пальцами по брелоку-барабанчику, украшавшему поля его шляпы. Он не знал, печалиться ему или радоваться при виде того, что происходит па его глазах.

За доном Тибурсио шёл журналист. Пользуясь скудным светом уличных фонарей, он заносил в толстенную записную книжку всё без исключения подробности происходящей церемонии.

Когда жених с невестой и гости вошли в часовню, раздалось пение скрипок, в воздухе поплыли величественные аккорды органа, — музыканты заиграли торжественный церковный гимн. То была особая честь, которую священник решил оказать сеньору графу, ибо высокий сан и громкий титул не утрачивают своего значения и под сводами храма, К тому же сеньор граф щедро заплатил за подобное внимание: когда наступил момент передачи невесте символического приданого жениха, он бросил па серебряный поднос тринадцать блестящих и звонких американских иглей[14].

Какое ликование заискрилось в округлившихся от неожиданности глазках ризничего! А как раздулся от гордости дон Матео, положив руку на плечо графа, шафером которого он был! И с каким, наконец, изяществом и непринуждённостью делала Клотильда всё, что полагается во время брачной церемонии!