Мой дядя — чиновник

— Да, дружище. А что? Не бойся ничего — я здесь и, как всегда, помогу тебе, хотя ты и показал себя столь неблагодарным.

Эти слова дон Хенаро произнёс с такой неподдельной искренностью, что дядю охватило желание пасть к ногам своего покровителя и попросить у него прощения. Сказать по правде, я и сам отчасти испытывал подобное стремление. Мы чувствовали себя столь несчастными и беззащитными, что, если бы в ту минуту нам предложил свою слабую поддержку малый ребёнок, мы, не колеблясь, приняли бы и её.

— Повторяю: вам нечего бояться — всё будет только чистой формальностью. Понятно? — говорил дон Хенаро, всячески успокаивая нас и ободряюще похлопывая по спине.

Затем он подмигнул нам:

— Я всё улажу, понятно? Но смотрите, ни на шаг не отступайте от моих указаний, иначе вы погибли.

Мой дядя раз сто клятвенно заверил его, что в точности повторит всё, чему его научит наипревосходительный и высокороднейший сеньор. (В эти тяжёлые минуты мой дядя забывал, что доводится дону Хенаро двоюродным братом, и благоразумно остерегался обращаться к нему на «ты».)

Дон Хенаро вынул часы, взглянул на них и продолжал:

— Через несколько минут сюда явится судья и допросит вас. Вы обвиняетесь в подделке счетов, описей… и ещё в какой-то ерунде. Но всё это одна видимость. Другие вытворяли дела похлеще, а их даже не потревожили… Но кто-то должен был полететь со своего места, — понятно? — и этими горемыками оказались вы. Всё довольно просто. Понятно? Весьма просто.

Несмотря на кажущееся спокойствие и хладнокровие, о каким говорил дон Хенаро, пытаясь ободрить нас, мы с дядей отнюдь не перестали дрожать от страха. Последние слова дона Хенаро прозвучали для нас словно гром среди ясного неба: уже и раньше нас не раз мучила совесть, несмотря на успокоительные заверения дона Хенаро, неизменно старавшегося развеять наши сомнения.

— Когда судья станет задавать вам вопросы, отвечайте с величайшей осмотрительностью и не впутывайте в дело никого другого, понятно? Уразумели? Никого!

— Но… — пробормотал мой дядя.

Дон Хенаро сделал нетерпеливый жест.

— Висенте, — холодно сказал он, — не спорь, потому что на сей раз упрямство тебя погубит. Поговорим начистоту, но не думай, что я чего-то боюсь. Я просто предупреждаю тебя — лучше всё предусмотреть заранее. Если тебя спросят, участвовал ли я в этих делах, отрицай категорически и полностью. Уразумел? Понял?

Как же было дяде не уразуметь и не понять? Ведь если бы дон Хенаро приказал ему проломить головой стену, он и тогда не поколебался бы.

— Не забывай, что я тебе сказал, понятно? Запомни всё до последнего слова — ведь это касается тебя не меньше, чем меня, — повторил дон Хенаро, берясь за ручку двери.

Дядя рассыпался в заверениях.

— Хорошо, хорошо. А пока что мне придётся снова запереть вас в этой дыре. Я попал сюда лишь благодаря особому разрешению, которое удалось получить только мне. Да вот ещё что, Висенте: ни ты, ни твой племянник не должны даже словом обмолвиться о том, что вы с кем-либо разговаривали, с тех пор как вас заперли за решётку. Надеюсь, понятно?

И дон Хенаро вышел. Его уверенные шаги прозвучали по длинному коридору и постепенно затихли вдали. Вновь воцарилась глубокая тишина.

Прошло немало времени, прежде чем мы опять услышали тяжкую поступь целой группы людей, приближавшихся к дверям камеры. В тишине звучали их голоса — голоса счастливцев, которым неведомо, что такое беда. Двери нашей темницы распахнулись, и к нам вошли три человека. Один с важным видом остановился у двери и гнусавым голосом, от которого у меня внутри всё задрожало, возвестил:

— Сеньор судья!

Судья! Вот и настал страшный миг — передо мной стоял представитель закона и правосудия!

Однако со мной произошло то, что часто случается в жизни: когда я наконец оказался перед судьёй, весь мой страх рассеялся. Я почувствовал себя так, словно с плеч у меня нежданно свалился тяжёлый груз.

Ах, моё воображение нарисовало мне образ идеального судьи. — сеньора высокого роста, с благородной и важной осанкой и суровым лицом. Но когда я увидел перед собой живого судью и сопровождавших его особ, все прежние представления, заставлявшие учащённо биться моё сердце, разом вылетели у меня из головы.

Судье потребовалось всего полчаса, чтобы выведать у меня и дяди всё, что ему хотелось узнать. Он подзадоривал нас, вызывая на спор друг с другом, но о доне Хенаро не обмолвился ни словом. Затем он, любезно улыбаясь, распрощался с нами, и мы с дядей почувствовали себя предовольными, словно мальчишки, увидевшие долго болевший зуб в щипцах врача.

— Однако всё это не так уж страшно, как нам казалось, — решили мы.

В полдень нас перевели в более просторное и удобное помещение, где было почти достаточно воздуха; окна камеры выходили на большой двор, выложенный в некоторых местах мраморными плитами.

Здесь, к немалому нашему удивлению, мы встретились о некоторыми сослуживцами.

— И вы тоже здесь? — спросили мы.

— А как же иначе! — услышали мы в ответ.

— Но почему?

— Нет, вы только посмотрите на них! — воскликнули они, разразившись хохотом. — Да потому, что свалили наших начальничков.