Мой дядя Коля: попытка реконструкции судьбы

Здравствуйте, папа, мама и Лёша! Посылаю вам горячий привет и желаю самого наилучшего в вашей жизни. Несколько дней тому назад, я вам написал письмо, на которое с нетерпение жду ответ. Сейчас я пишу 2-е письмо, т. к. никак не могу успокоиться до тех пор, пока, что-нибудь не узнаю о вас. Да, прошёл целый месяц, а я ничего не знаю, как вы живёте, где и как проходит работа. Меня очень интересует, как учится Лёша, какие новости в Теличье. Несколько слов о своей жизни. Живу там же в Святогорске. Изменений никаких нет, работа протекает благополучно. Всё хорошо, только вот лето быстро прошло. Мама, если можешь, пришли фотокарточку (всех троих). Я лучше вспомню вас. Пока всё, пишите быстрей ответ. Остаюсь жив, здоров, ваш сын Николай. Привет вам от моих ближайших знакомых Муси и Кати. Привет родным.

Из этого письма узнаём, что оно было не первым, посланным из Святогорска. Первое его святогорское письмо не сохранилось, а вероятнее всего, не дошло до дома, так как было отправлено по гражданской почте, а не через ещё не начавшую как следует работать полевую почтовую станцию дивизии — пропало оно в каком-нибудь из почтовых отделений уже начавших эвакуацию прифронтовых украинских городов. А вот второе письмо всё-таки дошло до дома на радость родным! Но желанную фотокарточку всех троих своих любимых — отца, матери и брата — Николай так никогда и не получит. Такая фотография просто не была сделана (иначе бы осталась она и в семейном альбоме бабушки Маруси). Фотомастерских в деревнях тогда не было, а собраться всем троим для фотографирования в районный город Ливны во время ещё не закончившейся уборочной страды не случилось возможным. А потом была эвакуация колхоза — угон колхозного скота подальше от стремительно приближавшегося фронта. А потом — оккупация… А после того, как немцев отогнали (так просторечно называла это моя бабушка), отца Ивана Алексеевича сразу призвали на войну, с которой он домой уже не вернулся. Поэтому не хранилась в нагрудном кармане Колиной гимнастёрки или в полевой его сумке небольшая карточка размером девять на двенадцать, фото-образ родных лиц, в который в минуты покоя и грусти-тоски обычно вглядывались фронтовики. О любимых родных людях у Николая до конца жизни останется только его живая память…

Определённую загадку представляет привет от "ближайших знакомых Муси и Кати", который он передал в этом письме. Мой отец на старости лет утверждал, что видел фотографию Коли с этими девушками, якобы присланную им родным, но впоследствии затерявшуюся где-то при эвакуации. И даже говорил, что помнит, как у одной из девушек коса была уложена на манер известной украинской премьерши Юлии Тимошенко. Уверен — такой фотографии не было! И не потому, что я её никогда не видал в бабушкином альбоме. А потому, что она просто не могла быть сделана в той обстановке, в нервозных условиях прифронтовой формировки 393-й стрелковой дивизии.

Это в спокойном ещё тыловом Харькове молодой лейтенант, в принципе, мог уговорить какую-нибудь мимолётную знакомую снятся с ним на память в оказавшемся на их прогулочном пути фотоателье. Но тогда на харьковских улицах Николаю не встретились ни Муся, ни Катя. В Святогорском же военном "доме отдыха" для этого уже не было ни времени, ни возможности: бродячие фотографы-частники с приходом воинской части были удалены, а модные ныне «селфи» немыслимы хотя бы потому, что с началом войны иметь фотоаппараты не только военнослужащим на фронте, но и гражданским в тылу запрещалось — с "лейкой и блокнотом" могли разъезжать по тылам и передовой только военные спецкоры.

Кем же были эти загадочные знакомые Николая — Муся и Катя? Скорее всего — санинструкторами-санитарками из дивизионного медсанбата, возможно, только что мобилизованными из оставшегося медперсонала недавно закрытого Дома отдыха имени Артёма.