Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

Александр Сергеевич действительно попал в камер-юнкеры недуманно-нежданно, и сюрприз этот большого удовольствия ему на самом деле не доставил. Он увидел, во-первых, не только невозможность ограничить расходы, но и неизбежность новых непомерных издержек, не ограничивавшихся придворным мундиром; на выручку от продажи «Истории Пугачевского бунта» Пушкин смотрел лишь как на средство погашения долгов. Во-вторых, будучи чувствителен ко всяким прискорбным для его самолюбия намекам, Пушкин считал неловким пародировать в камер-юнкерском мундире, наравне с молодыми людьми (считал он себя в тридцать четыре года пожилым человеком). В-третьих, ставя независимость выше всего, Александр Сергеевич стеснялся официальным присутствием на торжественных выходах, придворных обедах, церемониалах. Высказал он свои мысли и в письме к Наталье Николаевне из Петербурга, весною того же года, сообщая следующее:

«Третьего дня возвратился я из Царского Села, в пять часов вечера; нашел на своем столе два билета на бал 29 апреля и приглашение явиться на другой день к Литте; я догадался, что он собирается мыть мне голову за то, что я не был у обедни. В самом деле, в тот же вечер узнаю от забежавшего ко мне Жуковского, что государь был недоволен отсутствием многих камергеров и камер-юнкеров и что он велел нам это объявить. Литта во дворце толковал с большим жаром, говоря: «И у а сереndant pour messieurs de la cour des regies fixes, des regies fixes»[170], на что Нарышкин ему заметил: «Vous vous trompez, c’est pour les demoiselles d’honneur»[171]. Я извинился письменно. Говорят, что мы будем ходить попарно, как институтки. Вообрази, что мне с моей седой бородкой придется выступать с Безобразовым и Реймерсом – ни за какие благополучия! J’aime mieux avoir le fouet devant tout le monde, как говорит m-r Jourdain»[172]. В других письмах Александр Сергеевич иронически называет жену «камер-пажихой».

Над запоздалым камер-юнкерством Пушкина подсмеивались – впрочем, совершенно добродушно, как говорят французы, sans chercher noise (без намерения поссориться (фр.)) – любившие поэта от души Лев Сергеевич, с неизменным своим спутником Соболевским, и князь Петр Андреевич Вяземский. Соболевский, воспевший тогда дядю Льва четверостишием, по случаю невозможности тратиться «храброму капитану» на шампанское:

Пушкин Лев Сергеич,
Истый патриот,
Тянет ерофеич
В африканский рот, —

не пропустил оказии угостить «старшего» двустишием:

Сияй, сияй, о Пушкин камер-юнкер,
Раззолоченный, как клинкер.[173]

Рифма Сергея Александровича чрезвычайно понравилась князю Вяземскому, который ею и воспользовался, письменно приглашая дядю Александра посетить поэта И.П. Мятлева:

«Надобно быть, – заключает свое письмо Вяземский. – Приезжай сегодня. К тому же Мятлев

Любезный родственник, поэт и камергер,
А ты ему родня – поэт и камер-юнкер;
Мы выпьем у него шампанского на клюнкер,
И будут нам стихи на м – й манер»…