Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

Переписки с Сергеем Львовичем за этот период Ольга Сергеевна не сохранила. Упоминала только, что ее отец, сообщая одни лишь московские новости, жаловался, по-прежнему, на молчание сыновей, на безденежье и располагал приехать в следующем году в Варшаву, что сделал, однако, гораздо позднее.

В начале ноября 1836 года дядей и многими его знакомыми был получен пасквиль, в виде диплома на предоставление Пушкину (за мнимою подписью одного всеми уважаемого лица) звания coadjuteur du grand maitre et historiographe de l’ordre des c…[211]

«Еще гораздо раньше этого пасквиля, – говорила мне мать, – Александра преследовали анонимными письмами насчет Дантеса и его жены, рекомендуя брату принять меры в защиту своей супружеской чести (знали злодеи, на что били). Письма подбрасывали к нему на квартиру, подсовывались и в ресторане (куда он изредка заходил по дороге съесть кусок) в салфетку прибора, а раз, при выходе из театра, нашел он подобную гадость и в кармане верхней одежды, поданной капельдинером.

От жены брат сперва утаивал эти посылки, но, наконец, не выдержал: показал и прочел Наташе одну из них, затем бросил в растопленный камин, причем заявил: «Voila le cas que j’en fait!» (Вот как отношусь к этому!)

Наташа истерически зарыдала и стала на коленях умолять мужа всеми святыми уехать с нею и с детьми в деревню, не теряя ни минуты (sans coup ferir). Александр согласился, отвечая, что сам уже об этом давно думает и только ждет от одного приятеля высылки денег на дорогу, а пока распорядился: Дантеса не принимать, во избежание дальнейших неприятностей.

Вскоре после этого Александр, возвращаясь к себе домой довольно поздно вечером, увидел в передней военную шинель на вешалке.

– Кто здесь?

Камердинер назвал фамилию Дантеса.

– Да я же велел его не пускать.

– Не послушались: они у барыни.

Александр прошел в комнату жены и застал Наталию Николаевну беседующей о чем-то с Дантесом, который на вопрос хозяина дома, чего ради пожаловал, отвечал:

– С целью просить руки Екатерины Николаевны.

– Если так, – сказал дядя, – требую, чтобы свадьба состоялась через три дня! Сам приготовлю и разошлю свадебные билеты.

Так, по словам Ольги Сергеевны, Пушкин и поступил… Свадьба не поправила взаимных отношений, и, по мнению Ольги Сергеевны, ее брат сделал тут большой промах: не только не примирился с свояком, но и не отдал новобрачным свадебного визита, чем и воспользовалась ополчившаяся на поэта шайка.

Горю хотел пособить почтенный граф Строгонов, родственник Натальи Николаевны, желавший от доброго сердца помирить враждовавших: он устроил свадебный обед, на котором и свел супругов Пушкиных с супругами Дантесами-Геккеренами.

Но вышло еще хуже:

Дантес на этом обеде промахнулся в свою очередь: сидя против Натальи Николаевны, он чокнулся с нею бокалом через стол, что страшно взорвало Пушкина.

Затем Дантес, по обыкновению, стал упражняться в своих плоских каламбурах.

Раздражило дядю и все последующее поведение Дантеса, который продолжал танцевать и разговаривать исключительно со свояченицей на вечерах, устраиваемых «не без злостного намерения людьми добрыми» (О. С. называет Фикельмоншу, возненавидевшую поэта, уже гораздо прежде), сводившими и стравливавшими врагов, как бы невзначай. «У господ NN, – буквальные слова матери, – они грызлись как собаки». Достойная же всякого уважения княгиня Вера Федоровна Вяземская заявила Дантесу, что встречи его с Пушкиной в ее доме ей не нравятся, вследствие чего и распорядилась закрыть «новобрачному» доступ в ее квартиру по вечерам, когда у подъезда будут кареты.

Дантес, по мнению покойного моего деда, играл тогда двойную роль: с одной стороны – жаловался всем и каждому на упорство Пушкина продолжать ссору, поводы которой, дескать, угасли со свадьбой Екатерины Николаевны, а с другой – Бог знает, почему не прекращал назойливых, нахальных ухаживаний за свояченицей.

Наступил 1837 год. Пушкин снова подвергся разного рода анонимным пасквилям, а ехать в деревню лишен был возможности… Деньги не высылались. Таким образом, враги, бившие наверняка, заранее предвкушали победу, и недолго пришлось им ждать крови намеченной жертвы…

Привожу следующие слова моей матери:

«Брат среди этих обстоятельств потерял терпение, почему и сделал ряд ошибок, не сообразив, что если он разрубит Гордиев узел трагической историей, то, как бы она ни кончилась – пострадает, в конце концов, им же обожаемая Наташа: всякий мерзавец сочтет себя вправе кинуть в нее камнем.

Предложениями Дантеса заключить мир следовало брату непременно воспользоваться, но сказать притом Дантесу: «Мирюсь с вами, только под честным вашим словом вести себя по отношению к жене моей, следовательно, и ко мне, – так, а не иначе». Дантес дал бы и сдержал слово: ведь он же не был абсолютным негодяем.

Оскорбление, нанесенное братом седовласому Геккерену-отцу, – брат бросил старику едва ли не в лицо примирительное письмо Дантеса, с площадным ругательством: «Tu la recevras gredin» (Ты еще получишь свое, подлец! (фр.)) – шло вразрез с чувством самоуважения и даже с добрым сердцем.