Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

– Ne serez vous pas jalouse de votre cousine Оленин, si je reciterai mes derniers vers pour elle a notre ami Глинка, auquel je les recommande particulierement? (He приревнуете ли вы меня к вашей кузине Олениной, если прочитаю последние мои к ней стихи нашему другу Глинке, которому их особенно рекомендую?)

– Oui, j’en serai tres jalouse (да, я очень приревную), – отвечала шутя Анна Петровна.

– Eh bien, tant mieux (ну, тем лучше), – подхватил в шуточном же тоне дядя Александр и, сказав Глинке: «послушайте и положите на музыку», прочел наизусть:

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В моей душе погасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.

– Toujours le meme, toujours volage (всегда тот же, всегда непостоянный)! – погрозила Пушкину пальцем Анна Петровна.

Вспомнив этот эпизод, не могу не посвятить памяти Анны Петровны Керн, по второму браку Марковой-Вино-градской, несколько строк:

Эта идеально добрая и очень умная женщина своею красотою и умом очаровала дядю, воспевшего в романсе «Я помню чудное мгновенье» первую с ней встречу в Петербурге у ее тетки Олениной, рожденной Полторацкой, в 1819 году, когда Пушкину не было еще и двадцати лет. Встреча произвела на Александра Сергеевича весьма большое впечатление, в полном смысле поэтическое. Он не мог забыть этой минуты, и сосланному в следующем году Пушкину действительно «звучал долго голос нежный и снились милые черты».

Последние две строфы романса – это, позволю себе сказать, оттиск радостного волнения восторженной души при вторичной, внезапной встрече поэта с предметом вдохновения в Тригорском, летом 1825 года, следующие:

Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь…

Рассказывая моей матери о нечаянном своем свидании с Анной Петровной в Тригорском, дядя Александр говорил сестре, как Ольга Сергеевна мне передала, следующее:

– Смейся, не смейся моим предчувствиям и приметам, мне все равно, но расскажу тебе довольно странное обстоятельство: Анну Петровну я увидеть не думал, но вообрази, что в день вовсе неожиданного свидания у меня утром стал сильно чесаться левый глаз – знак, что очень обрадуюсь чему-то; после этого у меня сильно билось сердце, бросало то в жар, то в озноб. Я предчувствовал радостно, что через несколько часов увижу кого-то, а кого именно – в этом отчета дать себе не мог. Так и вышло.

Отношения свои к Пушкину покойная Анна Петровна изложила как нельзя лучше в своих воспоминаниях, напечатанных в «Библиотеке для чтения» за 1859 год; переписка же Александра Сергеевича с г-жою Керн вошла в состав и суворинского издания сочинений дяди. Повторять всем известное не нахожу надобности, но удостоверю только, что Александр Сергеевич от души ее любил. Отличаясь прелестной наружностью, непритворною веселостью, игривым умом, остроумием без ядовитых выходок (злословие для Анны Петровны было terra incognita (неведомая земля (лат.)), эта прекрасная во всех отношениях женщина несла безропотно свою горькую долю: быть нянькой одержимого подагрой старого, несносного мужа Ермолая Федоровича Керна (он был комендантом города Риги), за которого ее выдали поневоле, когда она была почти девочкой. К сожалению, присущая ей веселость и врожденное, вполне, однако, добродушное, можно сказать, милое кокетство подавало зачастую пищу недоброжелательным, злым языкам, распускавшим об Анне Петровне ни на чем не основанные, самые неправдоподобные слухи.

Распускаемые сплетни вызвали Александра Сергеевича, который, впрочем, сильно ревновал ее и к ее кузену Алексею Николаевичу Вульфу, и к своему брату Льву Сергеевичу, не говоря уже о подагрике-муже, написать всем известное стихотворение:

Когда твои младые лета
Позорит шумная молва,
И ты по приговору света
На честь утратила права,
Один, среди толпы холодной,
Твои страданья я делю
И за тебя мольбой бесплодной
Кумир бесчувственный молю и т. д.

Гораздо более хладнокровно своих друзей относилась к подлым сплетням сама их виновница. Незлобная Анна Петровна сказала однажды Александру Сергеевичу и моей матери, как это сообщила мне последняя, следующие слова: