Мои дороги в поисках любви. И у мужчин бывает сердце

Исповедь предполагалась на ночной службе. Вечером я основательно готовился, сидя в одиночестве на морском берегу. Легкий плеск волн располагал к сосредоточенному погружению в себя. Сначала я читал покаянный канон, потом подбирал нужные формулировки для исповеди. Записывать свои грехи на листке, как я иногда делал в России, не было смысла. В афонских храмах нет электричества, службы идут при очень небольшом количестве свечей, и в этих потемках просто не удастся ничего прочитать. Я провел на берегу не менее часа, пока не раздался стук в било. Так в монастыре давали сигнал к отбою.

9 ноября

Не помню точно, когда нас подняли на службу. Думаю, часа в два ночи. Было темно и холодно. Мы быстро прошли из гостиницы к храму, подсвечивая себе дорогу карманными фонариками. В храме уже собрались паломники. В тусклом свете свечей едва можно было различить колонны и скамьи-стасидии. Монотонный голос читал часы. А нужно еще отыскать место, где монастырский духовник принимал исповедь.

Нашел я его часа через полтора после начала службы, практически на солее, за одной из колонн чуть правее Царских врат. Туда уже тянулась длинная очередь. И хорошо, что длинная. Спешить мне некуда. Даже успею еще помолиться и вспомнить все, что я заучил на берегу. Я боялся только, что мне не хватит времени все высказать или вдруг забуду что-нибудь важное.

Наконец подошел мой черед. Я зашел за колонну. На низенькой табуретке сидел небольшого росточка старец с длинной седой бородой. Чтобы не нависать над ним с высоты моего роста, я опустился на колени и склонился головой почти до земли. «Слушаю тебя, сын мой», – едва слышно проговорил он.

И тут случилось то, чего я никак и ничем не могу объяснить. Обычно я довольно уверенно перечисляю свои прегрешения, стараюсь констатировать факты и не оправдываться. Весь список я уже много раз прокрутил в голове и собирался изложить его самым подробным образом. И вдруг я понял, что не могу произнести ни слова. Я стоял на коленях перед старцем будто онемевший. Старец тоже молчал. Прошла, казалось, целая вечность. Только слезы текли по моим щекам.

И я чувствовал, что все мои слова превратились сейчас в эти слезы. Слезы раскаяния. Раскаяния в больших и малых грехах, содеянных за двадцать лет моего брака. Эти грехи вытекали из меня со слезами, которые я не мог, да и не пытался унять.

Думаю, Господу не нужны были мои слова. Он и так все знал. И дал мне это понять. Старец вдруг ласково погладил меня по голове… и тогда на меня нахлынула такая волна благодати… Будто меня коснулась не ладонь старца, а Его, Божья десница. Чтобы одним легким движением успокоить мою грешную душу.

Я пробормотал что-то невнятное о том, что был плохим мужем, что доставил жене много страданий и что глубоко сожалею об этом. Старец молча выслушал, накрыл меня епитрахилью, произнес разрешительную молитву и вдруг протянул мне небольшой пузырек с елеем для передачи жене: «Иди с миром».

Я уходил, ничего не видя и не слыша вокруг. Ощущение благодати на мне длилось совсем недолго, но запомнил я его навсегда. Это ощущение близости Бога – одно из самых ярких в моей жизни. Потом будет и другое, не менее пронзительное, но о нем в свое время.

На следующий день я покидал Афон. Я возвращался в мир людей. С чувством своего глубокого несовершенства. Но было и другое чувство. Что я не безнадежен. Что Господь помнит обо мне и не даст пропасть.

15 ноября

Вернувшись в Москву, я рассказал ей о том, что пережил на Афоне. Я видел, что мой рассказ ее тронул, и во мне шевельнулась надежда на то, что Господь и на этот раз сотворит чудо.

22 января

И действительно наши отношения улучшились. Мы вместе встретили Новый год и Рождество. Вместе готовили праздничный стол, новогодние подарки. Вместе ездили на рождественскую службу. Мне кажется, тогда все мы надеялись на лучшее. У нас был семейный ритуал, когда каждый из нас благодарил уходящий год за какие-то важные события в своей жизни. И мы все желали себе и друг другу добра, любви, счастья и радости. И не знали, что это наш последний совместный Новый год и последнее семейное Рождество.

15 марта

Через месяц после Рождества я спросил, что она думает о восстановлении прежних отношений.

– А что, собственно, изменилось? – вскинув бровь, спросила она таким тоном, каким учитель отчитывает нерадивого ученика.

Вот так, походя, буквально парой слов был обесценен весь мой молитвенный труд. Ведь она знала о моих паломничествах. О том, куда я езжу и зачем. На Афон вход женщинам запрещен, но в Муром или в Дивеево мы вполне могли бы поехать вместе. Мы делали так раньше. Но в тот год от моего предложения о совместной поездке к Петру и Февронии она отказалась, сославшись на занятость. Все это недвусмысленно говорило, что молиться о том, о чем молился я, она не собирается. И тогда я понял, что чудо, о котором я так молился, невозможно.