- Это он опрометчиво поступил, - засмеялся я, вспоминая Нафанино похмелье. – Зато там, где он теперь, бутылочку можно увидеть только во сне.
- Туда ему и дорога, извергу, - надулся домовенок, поглаживая свою соску. – А еще я однажды его другу Василичу, уши увеличил в два раза. Он в раковину гадить начал с перепою и зеркало соплями своими мазал. Ух и вознегодовал я тогда. Зато теперь он с шикарными локаторами щеголяет, вот.
- Злодей, - я потрепал барабашку по голове. – А что же ты мне никогда таких пакостей не делал? Уши не увеличивал и не закидывал меня на шкаф. За одно купание мог бы разорвать давно.
- Не знаю, барин, - через минуту ответил Нафаня. – Хороший ты. Не могу я тебе пакости такие делать. Что-то внутри меня прямо аж лопается. С Петькой такого не было. Его я рад был помучать, а ты вот заботишься обо мне, кушать готовишь. Как тебя душить за это?
- Зато царапать и кусать меня не возбраняется?
- Вот, что ты опять начинаешь? – возмутился дух. – Ты это заслужил, раз бедного домовенка топить пытаешься.
- Если тебя не купать, то в комнате обои от вони облазить начнут, - хихикнул я.
- От чьей еще вони они облазить будут.
- Ладно, не злись чертушка. Хорошо же сидим. Ты добрый дух, хоть и стараешься показать обратное.
- Тебе виднее барин, - загадочно блеснул глазами, Нафаня.
- С тобой точно не соскучишься, - я улыбнулся ему. – Пойдем спать? А то время позднее.
- Пойдем, барин. Устал Нафанюшка сегодня, - мгновенно зевнул домовой во всю свою острозубую пасть. – Надо тебе напоследок яйцо тухлое в кровать подкинуть.
Мне оставалось только развести руками, пропуская домовенка в дом. Нафаня всегда останется Нафаней.
Глава двадцать четвертая. Двойные неприятности Люцифера.
Стоя на крыльце утром, я улыбался рассвету. Аля еще спала, домовых не было видно, и я с умиротворенной моськой обозревал окрестности. Взгляд упал на калитку, которая скрипнув, отворилась.
- Ох, соседушка. Ты-то мне и нужен. Старенькая я совсем стала, – противный голос бабы Моти испарил все мои радужные мысли.
- Привет, баб Моть, – натужно улыбнулся я старушке, ища глазами ее плешивого пуделя. – А где Люцик?
- Ох, он нервненький стал. Совсем от ручек отбился. Как на дачу ехать, так его бедняжечку, аж трясет, – запричитала баба Мотя, а я коварно улыбнулся. – Вот и оставила его на участочке.
- Так, что за помощь-то нужна? – я ласково подтолкнул говорливую старушку к цели ее визита.
- Мне нужно дровишек наколоть, милочек, – улыбнулась баба Мотя.
- А ваши внучата где? Вновь по клубам шастают? – скрипя зубами, выдавил я. Ну, не люблю я трудиться на чужих людей, у которых семь внуков в Москве живут.
- Заняты они, Андрюшенька, – я скривился от коверканья моего имени. – Учеба, работа, да дела у них свои, молодые. Ты же поможешь бабушке?
- Куда я денусь, – прошептал я, и вслух добавил. – Домой забегу на минуту и приду.
Написав Алине записку, что буду у соседки рубить дрова, я направился к соседскому дому.
Баба Мотя не поскупилась на дрова, заготовив целую тонну отборной древесины и тупой топор. Я вздохнул и вернулся за своим топором, который был острым и удобным. Не хватало еще руки до крови разодрать совковым убожеством надоедливой старушки.
Поплевав на ладони и воткнув наушники с отборным металом, я принялся за работу. Баба Мотя клевала носом, держа на коленях истеричного пуделя Люцифера, который был вообще не похож на своего именитого тезку.
От моих ударов дрова раскалывались, как гнилой орех и скоро вся полянка была усыпана небольшими чурками. Я воткнул топор в побитое молью полено и принялся собирать свой урожай. Баба Мотя милостиво принесла мне стакан теплой воды, хотя я знал, что дома у нее два кулера с ледяной минералкой стоят. Подарок тех самых внучат.
За два часа я порубил всю поленницу и перед решающим сбором дерева решил устроить перекур. Солнце уже немилосердно припекало, и я скинул майку, ставшую мокрой от пота.
- Ох, что же ты худенький такой? – загундосила старушка, увидев мою поджарую фигуру. – Картинки страшные вон у тебя на груди.
- Это татуировки, баб Моть, – пояснил я. Уж у ее внуков таких картинок масса должна быть.
- Видела, а как же. Только это все не от Боженьки пришло, – парадокс двойного действия. Баба Мотя верила в Бога, но ее пуделя звали Люцифером. Когда я обратил на это ее внимание, она ответила по-деревенски просто. – Так мне же внучата подарили собачку. Вот и назвали так. А песик привык уже. Не хотела я его травмировать-то.
Я побурчал себе под нос, где я видел такие травмы, таких внуков, и такого пса, но запнулся, посмотрев на Люцика.
Пудель мелко дрожал и готов был упасть в обморок. Напротив стула, у самых ног бабы Моти, стояла Чуча и с интересом смотрела на плешивого собачьего принца.
- Чуча, не трогай его, – прошипел я, тихо подбираясь ближе. – Не. Трогай!
Гадко улыбаясь, домовиха ущипнула пса за филейную часть. Бедный пудель этого не вынес и отчаянно скуля, оросил бабу Мотю своими жидкостями. Та от неожиданности, выпустила собаку из рук.