Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью

А начинали мы учиться актерской профессии с элементарных этюдов, от движения – к слову. И переход к слову был для нас мучительным, потому что годичную программу театрального вуза нам с Далем предстояло одолеть в несколько недель, почти экстерном.

Был у меня этюд, который я показывал на занятиях по режиссуре. Вся его прелесть была в том, что не было актерской игры – так была развернута мизансцена: сидел старик за пианино…

Я, во-первых, не был стариком. И вот некто сидел, закутавшись в шарф и ежась от холода: «дуло от двери и капало с потолка». И от одиночества, прикрыв пианино раскрытым зонтиком, он наигрывал «Собачий вальс». Строилось же все это на том, что актер развернут к зрителям спиной. И была еще «собака», которая тоже сидела к залу спиной.

Мы с Шульгой, который играл собаку, показали этот этюд Далю. Олег Иванович, посмотрев, сказал:

– Все хорошо, но вот мне мизансцена не нравится! Давайте-ка это дело развернем.

И развернул по классическим театральным законам, построив все это по диагонали – вполоборота к залу по «золотому сечению сцены». Потом он оказался неудовлетворен этим и стал разворачивать еще больше, чтобы «совсем лицом играть». То есть повернул нас в профиль. Стало еще хуже! Тогда он стал думать: чего ж там такого не хватает. Стал разрабатывать актерскую гамму взаимоотношений собачки и старика. И – ничего! Вся прелесть этюда была в некоей атмосфере и зарисованности его. Как только начались расшифровки, обнаружились явные нехватки драматургии. Ведь ничего за этим особенного не было – просто милая зарисовка, чем она и была хороша. А Даль стал копать вглубь, и понял, что дело плохо и ничего не получается. И тут его попытки разобрать все публично на составляющие, а затем снова сложить закончились неудачей. И тогда он сказал:

– Ладно… Разворачивайте опять спиной… И на этом дело заканчивается.

Но какое-то время мы с этим этюдом возились и пытались понять: где то, что делает нечто живым и нечто – неживым. Все это не бог весть какая история, но она свидетельствует об одном: любимым занятием Даля в педагогике было попытаться выбить из-под кого-то табуретку. И дальше смотреть – куда девается человек: либо падает, либо встает. И это один из многих примеров. В данном случае все завершилось благодаря ему самому. Но он сказал нам, что «не мешает прибавить и кошку». И тогда в этюд ввели «кота», который тоже сидел спиной и притом еще и мурлыкал. И тогда все стало совсем замечательно.

Но Даль этим ходом выкрутился опять же во внешнюю сторону этюда, а не в психологическую. Ну, тут уж был вопрос его чести! Раз уж он сам завелся на этом, значит, надо было еще один какой-то парадокс придумать.

У нас даже был свой термин в учебе на такие случаи. Не помню, кто из преподавателей его кинул, но, во всяком случае, он стал рабочим. Вот, когда все идет, идет, идет, а не хватает чего-то, чтобы все обернуть на 180° – и стало бы еще интереснее. У нас с Далем это называлось «повернуть полено». То есть, когда в печке все уже догорает и огонь кончается, нужно немного поворошить, чтобы он опять вспыхнул. В данном этюде этим «поленом» для Даля явился кот.

Очень потихоньку, оставаясь с нами один на один, он учил нас азам. Он писал: «Полукруг. Расслабление. Хлопок по кругу. Хлопок перекрестный». Что значит перекрестный? То, что мы уже были вместе. Он уже нас выводил на сцену в двойке, в тройке, в пятерке. «Слова. Пятерка спишет действие». Сначала не было еще никакого текста, а была бесконечная игра в ассоциации. И на режиссерских занятиях – тоже. У Даля это выглядело так. Каждый должен был сказать слово, следующее, сказанное другим, должно было быть ассоциацией к первому и т. д. – как можно дольше и дальше. Иногда из этого рождалась очень интересная цепочка, из которой можно было даже какое-то действо «вытащить».

Ради этого Даль даже приходил поначалу на наши занятия у Алова и Наумова по режиссуре. Это было редко, но было. Возможно, фразу о простоте и органике он услышал там, может быть, даже от Леонида Марягина.

Поскольку речь зашла о Леониде Марягине, надо уделить ему некоторое внимание, чтобы пояснить их сосуществование с Олегом Далем в педагогике.

По его собственному определению, Марягин был в нашей мастерской «санитаром леса». Алов и Наумов как мастера вносили какие-то «гениальные штрихи» и поправки в творимые нами скромные «полотна», а Марягин, наряду со Склянским, должен был как педагог пытаться вместе с нами заниматься режиссурой на площадке. Первый год «пахал» в основном Марягин. Начинали мы с эпизодов.

Поскольку почти все мы чувствовали себя не очень уверенно, то, если и были какие-то идеи, реализовать их было довольно сложно. Иногда попытки были удачные, а большей частью – не очень. Марягин все время сидел с нами и подталкивал на какие-то простые сценические решения.

Если говорить о Марягине и Дале, то это были – две разные вселенные! Марягин был чересчур логичен, я бы даже сказал – схематичен в своем подходе к работе режиссера с актерами на площадке: