Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью

Он постоянно ей что-то пытался объяснить. Даже до репетиции, когда просто стояли и прогоняли: ребята, что мы делаем в данный момент? Причем объяснял – как он сам видит, не настаивая. В этом смысле Олег был, как я думаю, очень мягкий человек. Исподволь он пытался донести до нее то, что сам видит в этом эпизоде.

Мне-то проще – у меня такая роль была: растопырь глаза пошире и смотри на все кругом… Тут, в общем, и объяснять нечего! А у Маринки были очень сложные, резкие характерные переходы – постоянно. Олег очень терпеливо и много с ней общался на эту тему: как, чисто с профессиональной точки зрения, перейти через эти уровни.

Очень он любил розыгрыши. Причем определенные. Когда ты – в кадре, а он – за кадром и подает реплику. В общем-то, очень скучное дело. Часто это занятие помрежа. А если актера нет на площадке, то порой и посторонний человек может «подать голос».

Олег это дело и любил, и ценил, и уважал. Вокруг этого и хохмил. Обожал подать свою реплику и потом посмотреть: а как ты на нее отреагируешь? Причем именно во время съемки, а не репетиции, он мог выдать интонацию, близкую к требуемой по звучанию. А по смыслу – хоть стой, хоть падай! Совершенно противоположную! В этом отношении он был очень неожиданный, непредсказуемый человек. И я не помню ни единого раза, чтобы он попросил поставить вместо себя кого-то, а сам пошел бы шататься по коридорам и павильонам. Но, раз он начинал играть голосом, тут уж надо было быть начеку постоянно…

Если бы наша картина снималась где-то в экспедиции, очевидно, общения с ним было бы намного больше. Вне студии мы вообще с ним не встречались, поскольку я бежал домой, а он ехал либо в гостиницу, либо к себе в Москву. Да и снимали мы в основном в Сосновой Поляне – это довольно далеко от Ленинграда. Пока оттуда выберешься… Как подходил конец смены – практически все разбегались… Единственная моя встреча с ним не на «Ленфильме» была здесь, в городе, в феврале восьмидесятого. Это был его самый последний ленинградский фильм – «Мы смерти смотрели в лицо» – о блокаде.

Моя жена работает на Синопской набережной, и я шел ее встречать мимо проспекта Бакунина, где в тот день происходила съемка.

За время «Старой, старой сказки» я привык к тому, что рядом с Олегом всегда люди. Я не помню, чтобы он вообще уходил из павильона. Занят, не занят в кадре – это второй вопрос. Раз он сегодня работает, значит, он всегда здесь. Он всегда с кем-то разговаривает. Или ковыряется в сценарии. Или просто стоит на площадке и наблюдает…

И вот, иду я с автобусной остановки и вижу человека в солдатской шинели военых лет. Шапка-ушанка, завязанная под подбородком. Ходит взад-вперед.

Сразу понял: где-то что-то снимают. Чисто профессиональный интерес – посмотреть! Правда, времени особенно нет. Ну, хоть одним глазком взглянуть: кто что снимает? Но никаких съемок не видно. Просто по набережной ходит одинокий человек. Я подошел. И даже как-то не сразу Олега узнал. Он меня – раньше. Может быть, сказался грим блокадного плана.

Перекинулись не фразами – словами. Пять-шесть, не более. Но и по ним я понял: что-то у него не клеится, не ладится в этой работе. Неожиданно было видеть его одного, потому что съемочную площадку я с трудом разглядел метрах в трехстах от места, где мы, встретившись, стояли. А поскольку ничего серьезного не успело прозвучать, думаю: «Ладно! На обратном пути подойду потрепаться…» Но, когда я шел обратно, его уже не было: или позвали, или ушел куда-то греться. Они снимали зимнюю натуру, и было довольно холодно. Я бы, например, сидел в автобусе и носа на улицу не казал…

Интересно еще вот что: даже такая микровстреча была очень дружелюбна с его стороны. С моей-то – естественно! Он для меня всегда был старший товарищ. Но с его, и при таких обстоятельствах! Дня три или четыре после этой Синопской набережной у меня сохранялся какой-то заряд приподнятого настроения.

На следующий день я был на «Ленфильме» по своим делам. Знал, что и Олег на студии. Естественно, специально его искать не бегал. Но ощущал, что он где-то рядышком. Вдруг доведется встретиться, поговорить, помолчать вместе?..

У меня в связи с Олегом было еще вот что. Года два назад у нас показывали «Утиную охоту». Ну и после фильма я вышел с собакой погулять… В садике двора сидело человека четыре – все девчонки лет восемнадцати. Они более-менее знают, что я артист. Подбежали, остановили:

– А правда, что Олег умер?

– Да. Правда.

– Ну, а… как он умер?

– То есть… как это… «как»?

Я встал тогда столбом и сам думаю: а действительно – как? И вот люди, которые абсолютно его не знали, видели его фильмы, слышали о нем что-то – и только! – поставили меня в тупик: а как им все объяснить? Трудно, в общем-то…

В основном, если это не было как-то громко объявлено – по телевизору в программе «Время» с траурной рамочкой, то народ воспринимает смерть актера так: человек «действительно жив». Ведь периодически появляются на экране его прежние фильмы. В восприятии людей он вообще не стареет. И никуда не исчезает. Он всегда такой, как есть там.