Мой друг — Олег Даль

…В июле 1990 года меня пригласили в гости вдова Олега Даля — Елизавета Алексеевна и ее мама Ольга Борисовна. Просто так пригласили. Посидеть, вспомнить Олега Ивановича. Вспомнить, как происходил наш с ним единственный разговор тогда, для интервью. Елизавета Алексеевна сказала, что, получив от меня номера «Недели», Олег прочел интервью и буркнул: «Первый раз ничего не напутано…». Мне подарили на память грампластинку Олега Даля. И теперь я ставлю ее дома на проигрыватель и слышу его голос:

— Есть только миг между прошлым и будущим…

Москва, 3 июля 1990 г.

Флоризель и другие[4]

На этой неделе Центральное телевидение показало премьеру фильма «Приключения принца Флоризеля» (сценарий Э. Дубровского по рассказам Р.Л. Стивенсона, постановщик Е. Татарский). Заглавную роль в этой изящной, остросюжетной и весьма ироничной киноленте с блеском исполнил известный актер Олег Даль. Мы пригласили его в свою гостиную; однако артист немного захворал, врачи не велят простужаться дальше, и он предложил в виде исключения перенести гостиную к нему домой. Что мы и сделали.

Встретив нас, Олег Иванович принес живейшие извинения за свою сильную небритость: борода отращивается для очередных съемок. Мы заверили его, что никакая, пардон, щетина не заслонит элегантный образ, занявший три наших вечера. И спросили, как сам исполнитель оценивает свою работу.

— Почти неплохо, — ответил Даль. — Отдал ей немалую толику душевных сил. Но следовало отдать все. По собственному опыту и по опыту собратьев-актеров знаю: на «все сто» роль выходит лишь тогда, когда не щадишь себя ради нее ни в большом, ни в малом… Я не рисуюсь, вообще терпеть этого не могу, всякие там позы, гримасы, жеманничанье: «Ах, как волнительно! <Пронзительно, блистательно!>, мое художническое видение! <Мое вживание в образ!..>» (Тут же изобразил одного за другим нескольких знакомых). <И потом дама-критикесса изобразит весь этот сироп под заголовком «Проникновение»… Или «Постижение». Или «Притяжение». Чтобы было многозначительно и непонятно…> Говорю, что думаю…

А роль <Флоризеля в самом дело хороша, и весь сценарий <Эдуарда Дубровского> мне по душе, <и постановка Евгения Татарского> — хитроумная детективная притча с юмором и сарказмом. Что для меня Флоризель? Это, знаете, как красивый сон. Во сне ведь мы бываем кем угодно: и Флоризелем, и Мастером, и Маргаритой, и парим над крышами, и одной левой передвигаем гору… Для меня Флоризель — великий актер; обратили внимание, сколько у него париков и усов для наклеивания? В роли есть <и> своя сложность. Живешь в этом образе и в то же время как бы с иронией смотришь на себя со стороны — так, чтобы зрителю было <непременно> заметно, что смотришь со стороны <и именно с иронией>.

— <Олег Иванович, вы сказали:> «Живешь в образе». Значит, в какие-то моменты вы всерьез ощущали себя именно <принцем> Флоризелем?

— А иначе я не могу. Когда-то один из моих самых дорогих педагогов (в училище имени Щепкина), Борис Андреевич Бабочкин, сказал: «Не надо <ничего> играть. Надо <просто> жить». Понимаете, просто жить! Зрителю все видно, особенно на экране: пустые у актера глаза или он верит в то, что делает, отдает он себя <работе> целиком, <без остатка> или так, походя, проговаривает текст, в который не слишком-то и вдумался.

Бесспорно, очень важно, что <именно> играешь. Но не менее важно и как играешь. Для меня хорош тот зритель, которого я могу приравнять <допустим> к истинному ценителю футбола. Истинный ценитель не вопит во время матча, <не скандирует дурацкие рифмованные строки> не вскакивает, не размахивает руками, <не машет флагами или шарфиками под цвет знамени любимой команды> нет! Он сидит почти неподвижно, все эмоции сжигает внутри себя и <пристально> смотрит, смотрит: ну-ка, как они это совершат? Как это будет исполнено?..

Я был на фестивале театров в Эдинбурге и видел, как англичане-театралы смотрят «Гамлета»; пьесу они знают наизусть, им важно, как на этот раз она будет сыграна. Если кто-то рядом хихикнул или ойкнул, он окинет соседа уничтожающим взглядом (показывает), дескать, о чем это вы, <любезный>?..

Слова Бориса Андреевича врезались мне в память, в душу, в сердце, и я дал себе <раз и навсегда> слово: только жить, а не играть. Тогда как станет соответствовать что (если, конечно, это что — достойная драматургия).

И еще <хотелось бы вспомнить> об одном учителе, о Николае Александровиче Анненкове. Он говорил нам: «Что ты делаешь? Вот отсюда надо извлекать суть, изнутри, из солнечного сплетения!.. Где мама?» «Где мама» на его режиссерском и <педагогическом> диалекте означает: «Где твое человеческое <личностное> начало, твоя всамделишная сущность?»

Это я тоже запомнил и принял навсегда. Честно говоря, по молодости лет многие роли я сыграл легко и лихо, с налета, без особых раздумий <не утруждая себя глубокими размышлениями>, но в каждом случае — из солнечного сплетения, как учил меня Анненков. Теперь стал старше, в мае стукнет сорок, стал больше размышлять, однако принцип «где мама?» остается неизменным.