Мой друг тролль

Вопрос с наследством Селгарина был тонким, и решать его следовало очень аккуратно. Главным образом, чтобы не привлечь внимания налоговых и прочих органов. Со стороны тех, кому волей случая досталось наследство, Илья Всеволодович опасности не ждал. Шведские бандиты, которые так напугали его в Стокгольме, – просто тупые громилы, им только кулаками махать. В финансовых операциях они ничего не соображают. Катя Малышева – вообще ноль. За прошедшие три месяца наследством активно, но совершенно бестолково интересовалась только бывшая одноклассница сына Лейла, окрутившая главного громилу Карлссона. От нее удавалось откупаться мелочами. Формально вступление в наследство будет происходить только через полгода. А то и на год можно растянуть. Илья Всеволодович был абсолютно уверен, что за это время все активы селгаринского концерна прикажут долго жить. Вернее, станут уже не селгаринскими активами, а хвостовскими. С недвижимостью – то же самое. А Малышевой со шведской гопотой останутся только долги и финансовые обязательства. А если господин Ротгар (который, как подозревал Хвостов, рано или поздно непременно объявится) захочет узнать, куда делись селгаринские богатства, то всё можно будет списать на полную никчемность наследников.

Задумано было неплохо. И осуществить тоже вполне реально. Вот только родственники покойного в проект не вписывались.

А ну как окажется, что они не такие лохи, как Малышева с Карлссоном. И развалится красивая схема…

Илья Всеволодович выругался от души, затем нажал кнопку селектора и приказал принести себе кофе.

Вслед за секретаршей в дверь попробовал просочиться сын.

– Пап! На два слова!

– Кыш!

Дверь послушно захлопнулась. Илья Всеволодович задумчиво уставился в чашку. На душе было неспокойно. За родственниками мог стоять Ротгар. А это было серьезно.

Если перед Селгариным Илья Всеволодович стелился больше напоказ, в душе относясь к богатому красавчику-гею с понятным презрением настоящего мужика, то Ротгара, этого лощеного аристократа с глазами убийцы, Хвостов боялся панически.

После событий в Стокгольме этот ужас только усилился. Исчезновение Ротгара было бесценным подарком. Осторожное расследование намекало на то, что шведские отморозки всё-таки добрались до Ротгара и замочили. Вот это было бы настоящим счастьем, но – не верилось. Хвостов нутром чуял: не по зубам шведской гопоте такой, как Ротгар…

Около двенадцати раздался долгожданный звонок из конторы.

– Да! – крикнул Илья Всеволодович, срывая трубку.

Одновременно пискнул интерком.

– Илья Всеволодович, тут сын просит напомнить…

– Сын?! Да пошел он в… Извините, я не вам… Слушаю! Какие новости?

По мере того как Илья Всеволодович слушал, лицо у него вытягивалось все сильнее.

– Прямой наследник? – повторил он упавшим голосом. – Как прямой? Прямые – это дети или родители! Жены у него точно не было! Как? Какие иждивенцы? Сколько-сколько их?! Пятеро?! Это проходимцы, пошлите их… Какие еще документы?! У них на руках?! Не было никаких иждивенцев! Я бы о них знал! Эти пятеро все инвалиды? Нет? Вот и пусть идут. Трудятся. По закону им ничего не положено.

Илья Всеволодович дрожащей рукой уронил трубку на базу и долго сидел неподвижно, пялясь в пустой монитор, по которому плавала тропическая рыбка. Нетронутый кофе давно уже остыл, а бизнесмен все сидел, переваривая новости.

«Нутром чую – какая-то наглая разводка, – думал он. – Откуда у Селгарина сын? Всем известно – он был голубым… А иждивенцы? Да еще пятеро! Зачем ему столько? Я с одним-то засранцем справиться не могу…»

Тут как раз приоткрылась дверь, и внутрь сунулась робкая физиономия.

– Пап, ну можно? Я уже час тут торчу…

– Ладно, проходи, что застрял? – рявкнул тот. – Задница в дверь не проходит?

Сережа скорчил недовольную рожу, но предусмотрительно отвернувшись, чтобы отец не увидел. Нет, будь другой случай, он мог бы и съязвить в ответ. Папаша теперь часто ругался, что в последнее время сынок стал что-то слишком борзым. Но только не сейчас, когда наступало время Еженедельной Подачки. Илья Всеволодович выдавал ему карманные, как школьнику, мелкими порциями, справедливо считая, что сколько-нибудь крупной суммы неудавшемуся отпрыску в руки выдавать нельзя. Этот спор тянулся уже не первый год, повторяясь слово в слово и понемногу превращаясь в еженедельный ритуал.

– На, – с отвращением сказал папаша, отсчитывая пятисотки и кидая их на стол.

– Но, папа, тут же мало! Мне даже на еду не хватит!

– А ты не ходи по пивнякам, а питайся в студенческой столовке.

– Но там только гнилые сосиски и бочковой кофе…

– Другие ели, и ничего – выросли, сделали карьеру, людьми стали. Ничего, жри, что дают, – может, похудеешь.

– А на учебные пособия?

– Ха-ха! Это какие? Пиво и сигареты? Не смеши меня. Всё, иди отсюда, не до тебя.

Илья Всеволодович отвернулся и снова уставился на рыбку, давая сыну понять, что разговор закончен.

Но Сережа, протомившийся час в приемной, тоже был зол и настойчив.