Читаем Мои друзья и горы. полностью

   Началом всему послужили первые самостоятельные экспедиции спортклуба Академии наук (СКАН) — в Шавлу, на Алтай в 1956 г. и на Памир в 1957 г. Здесь я должен сказать, что не было никакой самоорганизации «инициативных товарищей», которые хотели бы вместе поехать в горы. Все изначально определялось тем, что организацию команды практически с нуля взял на себя Женя Тамм, и тогда впервые по-настоящему проявились его уникальные способности быть руководителем. Он им стал не по назначению свыше и не в результате «свободного волеизъявления масс», а по собственному внутреннему призванию. У Жени был удивительный дар привлекать к себе людей, служить, так сказать, «центром кристаллизации». Для меня и сейчас непонятно, каким образом Тамм смог тогда, в начале 1956 г., собрать для экспедиции на Алтай группу альпинистов из академических институтов, разных по характеру и квалификации, с которыми на самом деле он был мало знаком.

   На протяжении более полутора десятков лет Тамм был для нас бессменным руководителем. Эта роль ему нравилась, но при этом казалось, что власть, как таковую, он не очень любил — редчайшая черта для лидера. Но он очень хорошо осознавал, что быть руководителем его призвание и его поприще. На этом поприще он никогда не искал и не снискал ни карьерного роста, ни каких-то материальных благ, но заслужил всю полноту благодарности тех, кто с ним соприкасался. Стоит отметить, что Женя относился к очень редкой для нашей страны категории сильных руководителей, для которых законом является уважение к личности подчиненного. Он никогда не рассматривал людей просто как некий материал, полезный или не очень (в зависимости от обстоятельств) для достижения своих целей. Свою роль руководителя Женя видел в оптимальной организации команды ради достижения общей цели.

   После успешных экспедиций 1956-1957 гг. мы стали ощущать себя не просто сложившейся командой альпинистов, а скорее группой близких друзей, объединившихся вокруг Тамма и связанных общей страстью хождения по горам. Уже тогда, по приезде в Москву, не было ничего похожего на то внезапное разъединение людей, которое столь красочно было показано в фильме «Вертикаль». Да, конечно, для каждого из нас первые две-три недели проходили, как в полусне, когда еще было живо сложившееся в горах ощущение полной отстраненности от обыденной жизни, но все более неумолимо ощущалась необходимость «перенастройки» всего организма в соответствии с требованиями будничной и приземленной московской жизни. Но вскоре само собой получалось, что из-под спуда всяческих забот начинала пробиваться, сначала еле заметно, а потом все сильнее струя живого человеческого общения. Все чаще происходили наши встречи за столом или в подмосковных походах, и не угасал взаимный интерес к делам и заботам друг друга. Ну и, естественно, мы начинали обсуждать планы на следующий сезон, причем подразумевалось, что в горы мы поедем, конечно, вместе, а вот куда именно — существенно, но все-таки не так уж и важно.

   На Воробьевых горах тогда еще были частные домики, и в одном из них мы сняли комнату, чтобы два раза в неделю собираться на тренировки. Вскоре, однако, все эти владения были снесены, и тогда базой для тренировок стал Институт органической химии (ИОХ) на Ленинском проспекте, где работали мы с Олегом Брагиным. Раздевалка была устроена в моей лабораторной комнате 215, что было особенно удобно, ибо по соседству в коридорной нише был аварийный душ, и мы там с удовольствием отмывались от пота и соли. В ИОХе сначала на нас очень косились еще бы, из солидного научного учреждения в 5.30 вечера два раза в неделю выбегает дюжина полураздетых людей, чтобы вернуться часа через два в совершенно загнанном виде, к смущению вахтеров и солидных научных дам. Особенно контрастно все это выглядело по средам, когда бывали партийные собрания ИОХа, и мы с Олегом подчас сталкивались в дверях института с замученными этими сидениями партийными коллегами. В их глазах ясно читалась зависть, а иногда и недоброжелательность по отношению к нам как к людям, не желающим наравне со всеми безропотно тянуть лямку казенной жизни. Ну что же — каждому свое!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
100 Великих Феноменов
100 Великих Феноменов

На свете есть немало людей, сильно отличающихся от нас. Чаще всего они обладают даром целительства, реже — предвидения, иногда — теми способностями, объяснить которые наука пока не может, хотя и не отказывается от их изучения. Особая категория людей-феноменов демонстрирует свои сверхъестественные дарования на эстрадных подмостках, цирковых аренах, а теперь и в телемостах, вызывая у публики восторг, восхищение и удивление. Рядовые зрители готовы объявить увиденное волшебством. Отзывы учёных более чем сдержанны — им всё нужно проверить в своих лабораториях.Эта книга повествует о наиболее значительных людях-феноменах, оставивших заметный след в истории сверхъестественного. Тайны их уникальных способностей и возможностей не раскрыты и по сей день.

Николай Николаевич Непомнящий

Биографии и Мемуары
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное