Мой галантный враг

Сердитым рывком она натянула на себя одеяло. Она с радостью забралась бы с головой под его защитное тепло, но гордость не позволяла этого. Когда она наконец отважилась взглянуть на мужа, он уже надел штаны и закреплял чулки на своих мускулистых икрах.

Несмотря на гнев — и на боль — Лиллиана не могла отрицать мужскую красоту этого человека. О, она хорошо понимала, что красота у него — это нечто совсем не то же самое, что у сэра Уильяма. Он был изборожден шрамами, отмечен следами тяжелой жизни, которая выпала ему на долю. И все равно это лишь усиливало влечение, которое тянуло ее к нему. В нем чувствовалась твердость гранита, несгибаемость дубового ствола; он прошел через все испытания, как сталь его меча.

— Я должен сейчас оставить тебя.

— Это уже достаточно ясно… что ты уходишь, — ответила она более раздраженным тоном, чем намеревалась.

Он поднял глаза и она увидела, как омрачилось его лицо.

— Нет, Лилли. Я хочу сказать, что должен оставить Оррик. У меня есть дело, которое нельзя отложить.

Как ни больно было ей пережить его уход с супружеского ложа, эта мука не шла ни в какое сравнение с потрясением от нового удара. Изумление было столь сильным, что она даже не сразу смогла ответить и просто смотрела на него непонимающими глазами.

Корбетт, со своей стороны, был, по-видимому, всецело поглощен процессом одевания, и молчание затянулось. Когда же до Лиллианы дошел смысл его слов, безмерная тяжесть легла ей на сердце, и она с трудом удержалась от слез. Она отвернулась и крепко зажмурила глаза, лишь бы не выдать своих чувств.

Будь он проклят! — стучало у нее в голове. — Будь он проклят за такое обращение с ней! Она, только что обвенчанная и уже покинутая, будет выглядеть такой униженной перед гостями, которые по праву рассчитывали по меньшей мере еще на целый день увеселений. И все же ужасная опустошенность, которую она сейчас ощущала, порождалась не мыслью об их обидной жалости. Он сбросил ее с высот страсти в устрашающие глубины покинутости. Он подал ей надежду на то, что их брак может оказаться удачным, а потом все перевернул и ясно показал, как мало он с ней считается.

Совсем недавно ее переполняли ощущения чуда и восторга, а теперь она казалась себе пустой и выдохшейся. Но она не заплачет, уговаривала она себя, борясь со слезами. Он никогда больше не заставит ее плакать.

— Куда же ты отправляешься? — Голос у нее звучал тихо: она держала себя в руках. Ей понадобились немалые усилия, чтобы сесть в постели.

Он ответил не сразу, сосредоточившись исключительно на шнуровке сапога.

— У меня есть дело, которое я должен исполнить. Это мой долг перед королем. Дело, которое не представляет для тебя интереса, — добавил он беспечно.

Натянув на широкие плечи короткую кожаную тунику, он наконец взглянул на нее. Выражение его лица было ей непонятно, и это почти разрушило броню ее самообладания. Долг перед королем? Да какое же дело может быть таким важным? А как же его долг перед женой? Почему, о, почему он хоть немного не подумал о ней? Казалось, что она очень даже угодила ему, но, если бы это было правдой, он не оставил бы ее таким образом. Какое дело может быть столь безотлагательным, чтобы поднять его с брачного ложа?

Все ее опасения вернулись, когда она сидела на краю постели, натянув простыню до самого подбородка. Он хотел получить девственную наследницу Оррика — и получил. Страсть оказалась для него сюрпризом — и для нее тоже — и помогла исцелить раны, которые предшествовали их браку.

Но теперь все стало еще хуже. По крайней мере, раньше она не возлагала никаких глупых надежд на союз с Корбеттом. А потом он прорвался через ее оборонительные рубежи с помощью нежных прикосновений и сказанных шепотом слов. Он одурманил ее поцелуями и увлек своим пылом, он обманом и хитростью добился от нее ответной ласки.

Но в безжалостном свете утра все стало на свои места.

Теперь он показал свою истинную натуру, и все, что теперь оставалось Лиллиане, — это защитить от него свое сердце.

Корбетт закрепил на поясе меч из дамасской стали ж перекинул через плечо кожаную суму.

— Я сожалею, что оставляю тебя, Лилли.

Его голос звучал глухо, и невольный озноб пробежал по спине Лиллианы. Не в силах произнести ни слова, она только пожала плечами. Но когда он тремя широкими шагами преодолел расстояние до кровати, она отшатнулась.

Он нахмурился, но она опередила любые его вопросы.

— Поторопись. Твое дело, как видно, не ждет.

Она смотрела ему в лицо, усердно стараясь скрыть свои чувства под личиной безразличия.

Корбетт сделал шаг назад, и было мгновение, когда ей показалось, что она уловила нерешительность в выражении его лица. Но если нерешительность и была, то исчезла она столь быстро, что Лиллиане пришлось только гадать, не пригрезился ли ей этот проблеск. Еще секунду он смотрел на нее в упор своими непроницаемыми серыми глазами, а потом потянулся и взял в руку выбившуюся прядку ее волос.

— Я не могу точно сказать, когда вернусь. Если мой отъезд причиняет тебе какие-то неудобства… прости меня. — Он помолчал, и Лиллиана затаила дыхание.