Мой генерал

Боже, боже, откуда они берутся, эти загорелые, сексуальные, бронзовотелые атлеты с теннисными ракетками в руках и куда потом деваются? Кто успевает заполучить их и слопать до того, как они становятся упитанными, благостными, пузатенькими, начинают носить гавайские рубахи и зачесывать назад оставшиеся волосы?

Сзади затопали быстрые и легкие ноги, Марина посторонилась и оглянулась.

– Доброе утро! – Вероника догарцевала до Марины и приостановилась. Суперчехол доставал до безупречного бедра. – Как спалось? Утопленники не снились?

Вопрос показался Марине странным.

– Н-нет. А вам?

Но Вероника не слушала.

– Федор Федорович! – громко закричала она, и Марина вздрогнула. – Что ж вы меня-то не дождались?! В смысле партии?

– Доброе утро, – вежливо ответили с корта. – Вы же все проспали, Вероника! Доброе утро, Марина!

Марина почему-то посмотрела не на корт, а на Веронику.

– Где… Федор Федорович? Какой Федор Федорович?

– Вы что? – весело спросила профессорская внучка и потянула на себя скрипучую сетчатую калитку. – Своих не узнаете?

– Каких… своих?

Вероника протопала на корт. На асфальте оставались мокрые следы от ее кроссовок. Марина еще посмотрела на следы, а потом подняла взгляд.

Ну да, все правильно. Один седовласый, худощавый, неопределенного возраста. Он ходил в отдалении, собирал на ракетку ядовито-желтые мячи. Второй помладше, рельефный, как статуя эпохи Возрождения – почему-то именно в эту эпоху скульпторам особенно удавались мужчины, – в шортах и с полотенцем на выпуклых плечах. Хвостом полотенца он утирал лицо. Хвост был белоснежным, и лицо казалось очень загорелым. На шее звякал странный медальон на толстой металлической цепи.

На Марину напал столбняк. Вот просто взял и напал и поверг в неподвижность. Сопротивление бесполезно.

– Что вы на меня так смотрите? – спросил Тучков Четвертый и перестал утираться. – Мне, право, неловко.

– Это… вы? – зачем-то спросила Марина.

Федор оглядел себя.

– Это я, – заключил он, оглядев, – а что?

Тело было совершенным – эпоха Возрождения, шутка ли! – и блеск чистого пота на верхней губе, и крепкая шея, и длинные мышцы загорелых ног, которыми он переступил, и плотные шорты, и белые зубы.

Нет, надо остановиться. Что сказала бы мама, если бы узнала, что дочь так бесцеремонно рассматривала полуголого мужчину?!

– Федор! – нетерпеливо позвала с корта Вероника. – Ну сколько можно? Я же жду!

Тут Федор Тучков тоже как будто очнулся, засуетился, кинул свое полотенце на лавочку и потрусил на площадку. Марина смотрела на его ноги.

– С каким счетом выиграли, Федор?

Тот самый седовласый, что собирал мячи, засмеялся в отдалении:

– Хоть бы самолюбие мое пощадили, Вероника!

– И с каким?

– Шесть – три, шесть – один, шесть – четыре.

Вероника фыркнула:

– Всего три гейма сгоняли? Слабаки!

– Он для вас силы берег! А вы все проспали!

– Да ладно! Я даже не умылась! Вскочила и побежала, дед даже не понял ничего.

Марина все смотрела, глаз не могла оторвать, хотя мама и караулила и приказывала отвернуться и идти своей дорогой.

Он почти не двигался, как будто отдыхал, ракетка взблескивала в руке, удары ложились один за другим – под сетку, на заднюю линию, под сетку, на заднюю линию, и так до бесконечности. Вероника носилась, топала, чуть не падала, и в конце концов обиженно, как девочка, закричала:

– Ну, Фе-едор! Ну, хватит!

– Что такое? – удивился он. – Уже устали?

Под сетку, на заднюю линию. Под сетку, на заднюю линию. Под сетку…

– Доброе утро, Мариночка. Вы сегодня купались?

Нет, она не купалась! Бассейн только-только открылся, где она могла купаться сегодня?! В пруду, где раньше «купался» утопленник?!

– Доброе утро.

Элеонора Яковлевна, мамаша сорокалетней Оленьки, которая «плохо кушала», сладко улыбалась. На голове у нее были свежие кудри, а в руке корзиночка.

– Купила малинки, – сообщила Элеонора Яковлевна интимно, – может, Оленька поест. Изводит себя голодом! Изводит и изводит! Скоро от нее ничего не останется! А я не могу на это смотреть, не могу!

Марина была уверена, что чем меньше «на это» смотреть, тем меньше Оленька станет изводить себя голодом, ибо всем известно – чем меньше зрителей, тем короче спектакль. Но материнское сердце не камень. Нет, не камень.

– Вы… в деревню ходили? – спросила Марина просто так.

Ей очень хотелось еще немножко посмотреть на Федора Тучкова – как он играет в теннис, и как напрягаются мышцы на длинной руке, и блестит ракетка, и он отряхивает пот с загорелого лба, и…

– Бегала, бегала в деревню! Пришлось рано встать, но для любимой дочери я готова на все, буквально на все! Мы готовы на все ради наших детей! Верно, Мариночка?

– Я… не знаю. У меня пока нет детей.

– Как?! Вы что, тоже не замужем?!

– А… кто еще не замужем?

Элеонора Яковлевна сообразила, что сделала некоторую тактическую ошибку, и взяла Марину под руку, собираясь повести за собой, но тут Вероника на корте снова завопила:

– Федор, черт вас подери, ну сколько можно?!

– А вы двигайтесь, двигайтесь, не спите!