Мой генерал

Про кофе никто даже не вспомнил. Наверное, никакого кофе вообще не было в программе. Наверное, Федор Тучков Четвертый с самого начала задумал… это.

Даже про себя, даже в горячке, Марина не могла это назвать. То, что он с ней делал. То, что она делала с ним.

Куда-то подевалась его фиолетовая распашонка. Марина понятия не имела, куда и когда, только теперь она трогала его, гладила, как будто пробовала на вкус вино, и с каждым глотком вкус становился все лучше и лучше.

Насыщеннее.

Она решила было ни за что на него не смотреть, но ей очень хотелось – о, ужас! – и тогда она стала смотреть. За десять минут из нормальной женщины она превратилась в развратницу!

Федор запустил ей руку в волосы и легонько сжал затылок, и она забыла про маму с бабушкой.

Он знал, что ни за что не станет спешить – разве можно?! Еще он знал, что ни за что не потеряет голову на полпути – ему не двадцать лет, и у него есть жизненный опыт! Также он был уверен, что поначалу ему придется только и делать, что говорить, чтобы не напугать профессоршу до полусмерти, и он почти подготовился к лекции – а как же!

Он ужасно спешил, потерял голову и не сказал ей ни слова.

Ни одного.

Он только тискал ее так, что отрывал от пола, гладил так, что на ней оставались красные пятна, вдыхал ее запах, терся щекой о ее волосы, держал ее за шею, чтобы она не могла ни отвернуться, ни уклониться, и ждал катастрофы.

Она совсем ничего про это не знает.

То есть скорее всего она знает то, что показывают в фильмах или пишут в умных книгах. То есть гораздо меньше, чем просто ничего. Вернее, не меньше, а хуже, потому что она ждет от него чего-то, а он понятия не имеет – чего именно!

Он земной мужчина с земными же желаниями и примитивными мужскими мозгами. Вряд ли он сумеет правильно изобразить то, о чем писали в книгах и что показывали в фильмах.

Да и никаких таких книг он никогда не читал! Может, надо было?

Профессорша возле его уха сдавленно пискнула и потянула свою руку, и ему пришлось освободить ее. Она смотрела на него во все глаза, и ему показалось, что она чувствует некую смесь ужаса и любопытства, и на миг ему вдруг стало противно.

– Что? – спросил он громко.

Специально громко, чтобы заглушить то противное, что оказалось так близко.

Она как будто вздрогнула и пропищала жалобно:

– Ничего…

– Тебе неприятно?

Нельзя, нельзя так спрашивать! Следует спросить как-то изысканно или возвышенно, или вообще не спрашивать, или…

Осторожно растопыренной ладонью она потрогала его бедро – там, где кончались теннисные шорты. Ладошка была влажной, и шерсть на ноге моментально встала дыбом.

– Ты такой… – растерянно пробормотала Марина и сделала движение, как будто слегка погладила его ногу.

– Какой?

– Странный.

– Почему? – Он уже почти не соображал. Пальцы забрались под плотную ткань и там замерли и только чуть подрагивали, как будто тряслась испуганная мышь.

– Плотный. И волосы на ногах.

Он собрался было с силами, чтобы затянуть что-нибудь в том духе, что волосы на ногах есть почти у всех мужчин на свете, такова уж их природа, но тут она вытащила руку, и его постигло тяжкое разочарование.

Он не знал, как нужно ее попросить, чтобы она еще его потрогала.

Совсем недавно он рассуждал о своей невиданной опытности и еще о том, что ему не двадцать лет, и все свои проблемы он решит легко – вот как.

Собственное тело сейчас казалось ему слишком большим, и чужим, и болезненным. Он как будто никак не мог к нему приспособиться, что ли?

Черт побери, даже в первый свой раз он чувствовал себя раскованнее, чем сейчас, когда профессорша сопела ему в ухо и все опускала глаза, чтобы рассмотреть получше!

Он уже и не хотел, чтобы она его рассматривала. Он не был уверен, что сможет это вынести.

Рука пробралась повыше и потрогала спину, потом бока, потом живот – по кругу. Потом ее ладошка оказалась у него за поясом шорт.

Если из бесконечной последовательности убрать бесконечное число членов, она все равно останется бесконечной.

Бесконечность. Не ноль. У вас нет никакой фантазии, как у моих студентов!

О, у него целая куча фантазий, не то что у студентов! Студентам и не снились такие фантазии, какие имеются у него в избытке!

Он тяжело дышал, и спина стала мокрой.

– Подожди.

– Что?

– Подожди, пожалуйста.

Она отдернула руки, поняв, что он просит серьезно.

Он просил серьезно, некоторым образом даже слезно. Марина посмотрела ему в лицо. Лицо выражало смесь отчаяния и странного веселья.

Вот беда, она понятия не имела, что должно выражать лицо мужчины, когда пытаешься залезть к нему в шорты!

– Почему… подождать?

Он засмеялся. Такого отчаяния он не испытывал давно. Или никогда не испытывал.

– Марина. Я тебя прошу.

– Что?

– Наверное, нам лучше… лечь.

– Лечь? – переспросила она дрогнувшим голосом.

В этом слове была некая неотвратимость, как приближающаяся смертная казнь, когда приговор уже объявлен, а приговоренный лежит, просунув голову в отвратительный срез гильотины.

– Да, – сказал он решительно.

Хотел добавить что-то вроде «не бойся» и не стал, потому что сам боялся до смерти.

– Федор, если ты не хочешь, мы можем… не продолжать. Я не обижусь. Правда.