Мой генерал

Водомерки скользили по темной, как будто лакированной, воде, а в глубине, под жабами, ходили шустрые рыбки, настоящие рыбки, а вовсе не какие-то недоразвитые мальки.

И все равно, нечего их ловить!

Под мостками плюхала и переваливалась вода. Бесстрашная птичка порхнула на краешек и настороженно заскакала все ближе и ближе к Марине.

Может, ей наблюдать за птичками, а не за жабами? За птичками все же как-то приятнее.

Невесть откуда взявшийся теплый ветер взметнул подол длинного летнего платья а-ля «рюсс пейзан», и пока Марина ловила и держала подол, подхватил проклятую шляпу, вывернул поля и…

Мама не переживет, мрачно думала Марина, глядя на свой головной убор, который романтически покачивался на водной глади примерно метрах в двух от мостков. Она притащила эту красотищу аж из самой Италии, а дочь не уберегла.

Однако не лезть же за ней… к жабам, которые настороженно смолкли, очевидно до глубины души пораженные размерами и красотой вновь прибывшего конкурента. Жабам было невдомек, что это итальянская соломка, «хэнд мейд» и все такое, а вовсе не самец-рекордсмен.

Интересно, соломка, хоть бы и итальянская, тонет, когда основательно намокнет? И как быстро она намокнет основательно?

Перепугав птичку, которую она вознамерилась было наблюдать, Марина вихрем промчалась по мосткам, выскочила на песок и полезла в кусты, искать подходящую палку.

Парочка на скамейке примолкла, как давешние жабы.

Палка нашлась. Она была очень длинной и какой-то слишком раскидистой и ветвистой, и тащить до воды ее пришлось волоком. В воде она стала еще тяжелее, и Марина, допятившись до края мостков, едва смогла приподнять ее и попыталась подгрести к себе чертову шляпу. Шляпа не давалась, итальянские поля колыхались в воде, и дело продвигалось очень медленно.

— Эй, дамочка! — крикнули с берега. — Вы ее подцепляйте, подцепляйте, а то она у вас сейчас потонет!

Марина дернула плечом.

— Подошел бы и помог, — под нос себе пробормотала она. — Подцепляйте!..

Наконец шляпа приблизилась настолько, что до нее можно было дотянуться, и Марина выволокла на мостки все свои ветки и сучья — не бросать же в пруду полдерева! — оперлась рукой, нагнулась, вытянулась и добыла шляпу!

С романтических полей текла пахнувшая тиной вода. Шелковая подкладка отливала зеленью. К атласной ленте уже прилепился крошечный круглый слизняк. Марина сковырнула его ногтем и потрясла сооружение, стряхивая воду.

Почему она не была твердой и непреклонной и позволила матери навязать ей эту шляпу?! Вот никогда ей не удается быть твердой и непреклонной, как она ни старается, а потом из-за своей мягкотелости она попадает во всякого рода переделки!

Тут ей показалось, что вместе со шляпой с середины пруда подтянулось к мосткам что-то еще — там колыхалось нечто большое и… малопонятное.

Марина посмотрела. Действительно, что-то есть.

Она даже с сожалением оглянулась на свою палку, но орудовать ею снова не решилась, уверенная, что на этот раз палка непременно утащит ее в темную воду.

Держа шляпу на отлете, в вытянутой руке, Марина опять присела на корточки, зажав коленями юбку а-ля «рюсс пейзан», вытянула шею и посмотрела в заросшую коричневой травой глубину.

Что-то такое там было, довольно большое.

Солнце мешало ей смотреть, и она приставила ладонь козырьком ко лбу. Блики остались по ту сторону козырька, а по эту оказалось как будто круглое темное окошко.

Из этого окошка, из-под темной воды прямо ей в лицо смотрел человек. Она видела только лицо — белое и волосы — темные.

Она даже не поняла, что он мертвый, только удивилась, зачем он забрался в лягушачий пруд, да еще лежит в глубине с открытыми глазами!

Волосы неторопливо колыхались вокруг головы вместе с травой, которая тоже колыхалась, наплывали на лицо, и тут Марина поняла, что это труп.

Там, в глубине, почти под мостками, лежит мертвое человеческое тело.

Она подалась назад, стиснула в кулаке шляпу. В груди и еще, кажется, в животе стало холодно, как будто она наглоталась снегу.

— Тише, — зачем-то сказала она себе и швырнула шляпу на мостки. Оперлась обеими руками о доски и снова заглянула в пруд.

Он был там, внизу.

Снег залепил горло.

Марина оглянулась и позвала громко, очень громко:

— Молодой человек!

В кустах завозились, потом притихли.

— Вы… меня?

— Здесь труп, — так же громко и отчетливо выговорила Марина. — Вам, наверное, лучше сходить за помощью.

Опять возня, а потом отчетливое хихиканье.

— Тру-уп? — игриво переспросили из кустов. — Лягушки или карася?

Снег в горле быстро превращался в лед. Она не разрешала себе смотреть, боялась, что упадет в обморок, или забьется в истерике, или сделает еще что-нибудь неприлично-дамское, но почему-то очень тянуло посмотреть. Перебирая руками, она заставила себя отодвинуться от края мостков, отвернуться, потому что ее пугало это желание, и тут со стороны кустов подошел весельчак, решившись все-таки глянуть на полоумную тетку — Марину — и на то, что ей там такое померещилось.

Следом за ним гарцевала девица, то и дело откидывая назад длинные пряди, как пить дать вымытые шампунем «„Лореаль“ — ведь я этого достойна».