Мой граф

   – С этой стороны гостиницы целое море. Никто не станет ходить по такой луже. А если кто и попытается совершить подобную глупость и заглянет в окно, то только позавидует тому, что увидит.

   – Позавидует? Не представляю почему. – Пиппа вздернула подбородок. – Пока что это не слишком весело.

   – Тебе надо быть терпеливее.

   – Терпеть не могу быть терпеливой.

   – О да, я это знаю. Полагаю, что не мне одному – всем это хорошо известно. А теперь давай, – приказал Грегори, – раздвинь ноги. Обещаю, что не случится ничего плохого.

   – Ну, хорошо. – Она сглотнула. – А вдруг… вдруг кто-нибудь постучит?

   – Мы не откроем. Заверяю тебя, в общем зале так шумно, что никто не догадается, чем мы тут занимаемся.

   – Поверю тебе на слово. – Она медленно расставила ноги.

   А потом он одной рукой погладил ее попку. Эта мимолетная ласка – слишком мимолетная – вызвала трепет удовольствия где-то в самой сердцевине ее женственности. Пиппа заморгала часто-часто, гадая, что же ожидает ее дальше.

   – Пока что неплохо, – солгала она, потому что уже одно это прикосновение – нечто такое, что она никогда не забудет. – Но если это не сделает меня счастливой, Грегори…

   Пиппа закончила это предложение угрожающим, как она надеялась, тоном.

   – Сделает, сделает. Не сомневайся. – Грегори легонько шлепнул ее по заду, и она дернулась.

   Ее нервы еще никогда не были так натянуты – не от страха, как она полагала, а от нетерпеливого ожидания. Предвкушения.

   Секунду спустя она вздрогнула, почувствовав его рот и язык у себя на ягодицах.

   – О Боже, – ахнула она. – Это не может быть правильным.

   – Может, – заверил ее Грегори. – И не только это.

   – Не только?

   Он подтвердил свои слова, исследуя пальцем интимные складки плоти, при этом покрывая поцелуями ее зад и бедра.

   – Грегори, – дрожащим голосом прошептала Пиппа. – Это уже становится неуправляемым. Ты же обещал мне, что не случится ничего… э… непоправимого.

   – Ничего и не случится, – отозвался Грегори с мягким смешком, который обдал теплом ее бедра, разгоряченные сверх всякой меры его поцелуями и прикосновениями. – Ты же любишь все неуправляемое, помнишь? Замки, не вписывающиеся в общепринятые нормы. Побег в Париж. Вересковая пустошь, каждый день разная и непредсказуемая. Признайся, Пиппа. Правила и ограничения противоречат твоей натуре, и тебе стоит немалого труда их соблюдать.

   – Думаю, ты прав. – Она пришла в ужас от того, что ее дыхание становится все резче и отрывистее. – Но это так неожиданно, что я не уверена, что…

   Он отыскал бугорок, от которого, казалось, исходило все испытываемое ею удовольствие, и она испустила тихий, протяжный стон. Как Грегори это делает? Что он с ней вытворяет?

   Звуки, которые она издавала, были какими-то животными.

   Но ей ведь нравятся животные.

   Она их любит.

   Поэтому она крепко зажмурилась и отдалась ощущениям, которые каким-то чудом вызывал Грегори, словно при помощи какого-то волшебного заклинания из великой, древней магической книги, которая скрыта от обычных глаз и достается, только когда кому-то требуется…

   Облегчение.

   Ей требовалось облегчение в наихудшем смысле. Но где его найти?

   Где же?

   Где?

   Дыхание сделалось еще более поверхностным, еще более прерывистым.

   – Отпусти себя, – прошептал он и второй рукой отыскал вход в ее тело и просунул внутрь два пальца.

   О Боже! Это было уже слишком.

   – Грегори…

   – Отпусти себя, Пиппа.

   Это был приказ, не просьба, и почему-то, даже несмотря на то что она всегда противилась приказам Грегори, этот возымел действие. Он достиг какого-то главного, основного места, и со вскриком из самых глубин своего существа Пиппа дала себе волю.

   Когда волны чистейшего, ничем не замутненного наслаждения в конце концов стихли, Пиппа прислонилась лбом к двери и с шумом втянула в легкие воздух. Ноги и руки дрожали оттого, что слишком сильно прижимались к двери.

   Грегори встал и легко положил руку – пахнущую Пиппой – ей на плечо.

   – Кое в чем ты была права, – проговорил он возле ее уха. – Тот Грегори, которого знает мир – состоятельный и успешный светский человек, несчастлив, и, похоже, только ты это замечаешь. Но эти мгновения, когда я дарил тебе наслаждение, напомнили, что часть меня еще знает радость. И мне это понравилось. Очень понравилось. И мне хочется заниматься этим с тобой еще и еще.

   Его признание разбило ей сердце и в то же время привело в трепетный восторг. Ей страстно хотелось повернуться и кинуться Грегори на шею. Но Пиппа не знала, что он на это скажет. Она не может вести себя как та девушка в саду, которая нарисовала его лицо и сердце с ним рядом. Ту девушку Грегори презирал.

   Впрочем, какое это имеет значение? Она ведь уезжает.

   – Мы не можем больше этим заниматься, – сказала она слабым голосом, не отрывая глаз от двери. – Я еду в Париж. – В последние двадцать четыре часа Пиппа произносила это так часто, что фраза уже становилась знакомой, как детский стишок – напевное желание, которое доставляет ей удовольствие, но в которое никто больше не верит.

   – Боюсь, что нет, – сказал Грегори.

   – Я знала, что ты так скажешь. Не понимаю, зачем вообще утруждаюсь разговаривать с тобой.