Мой Израиль

Итак, мама своими глазами увидела посла Израиля Голду Меир. Домой она вернулась назавтра поездом. Не в силах сомкнуть глаз после знаменательного события, а также не сумев улечься на купейной полке из-за сломанного в толчее ребра, она записала рецепт пасхальных кнейдлах, посвященных Голде Меир. Помимо обычных ингредиентов, они содержат мускатный орех, корицу и еще нечто, о чем я не могу писать, поскольку вопрос кошерности этой добавки так и остался не полностью решенным.

Мама говорила о Голде Меир с восторгом и в первые дни после приезда из Москвы, и позже, когда плохие люди стали распространять плохие слухи о том, что Голда Меир — просто клавте, потому что она — посол Израиля! — сама ходит на базар за продуктами и торгуется там с торговками на идише.

— Бедная! — прокомментировала моя мама. — Но что еще можно делать в той ужасной шляпке, в которой она пришла в синагогу? Только ходить на базар! Говорят, она из бедной семьи, и я должна была передать ей подарок.

Речь шла о шляпке редкой красоты, которую мама сотворила из импортного велюра, остатков старорежимного панбархата, птичьего крыла и вуалетки, присланной тете Нюте из самого Парижа. Тетя Нюта рисковала, торгуя вещами из заграничных посылок, а потому драла втридорога. Но вуалетку для шляпки Голде Меир она отдала бесплатно. А Андрей отказался передать эту шляпку, потому что незадолго до того, после разговора с послом Израиля, в застенки КГБ угодила жена самого Молотова!

Больше я не слышала о Голде Меир до конца пятидесятых. Тогда польским гражданам разрешили эмигрировать в Польшу. Мамина сестра, давно мечтавшая попасть в Израиль, нашла себе фиктивного мужа, имевшего право уехать на родину в Польшу, заплатила ему золотым рублем, который носила в лифчике всю войну, и уехала в Варшаву. Оттуда она прислала с оказией сообщение о благополучном прибытии и баночку растворимого кофе, которого в СССР еще не было. Посыльный передал нам на словах и рецепт «кофе Голда Меир», как называли его в Польше: ложечку кофе растирали с ложечкой кипятка и двумя ложечками сахара до состояния желто-коричневой пены, а потом доливали кипяток и пили, не добавляя ни молока, ни сливок. Папе растворимый кофе не понравился. Не любил он и Голду Меир.

— Клавте или не клавте, — резюмировал папа, — но говорят, что эта идене послала списки сионистов Сталину. И он всех несчастных из этого списка посадил. А кто сказал самонадеянной дуре, что нужно составлять такие списки и можно посылать их палачу? Ах, она думала, что сионистов отпустят в Израиль? А посоветоваться?! Нет, вот что я вам скажу: она не клавте! Она яхне!

Гости смущенно хмыкнули, а мама вышла из комнаты. Называть посла Израиля «идене», «клавте» и «яхне» было, с ее точки зрения, недопустимо.

Вообще-то на идише «идене» — просто «еврейка». Но женщин из добрых семей так не называют. «Идене» — это женщина из народа, «амха». К таким можно обратиться просто: «Вос махт а идене?» («Как поживает еврейка?»). И это считается вполне вежливым обращением. Зато «клавте» — это уже почти ругательство. Сплетница, сующая нос куда не надо; неумная баба, упрямо преследующая никому не нужные цели; умелица рассорить лучших друзей и внести разлад в семью. А «яхне» — это всезнайка, знающая лучше, чем кто бы то ни было, как следует поступать и чего не следует делать.

Забегая вперед, скажу, что биографы и почитатели называют Голду Меир «настоящей еврейской женщиной». То есть «идене». А настоящая идене не может не быть в определенной мере «клавте». И если уж идене сумела добраться до высших эшелонов влияния и власти — кто она, если не «яхне»? Но папа имел в виду другое. Для него «идене» звучало пренебрежительно. А для Голды — нет. Она даже решилась оставить себе сугубо идишское имя, тогда как большая часть того, что считается афоризмами Голды Меир, представляет собой перевод на иврит идишских поговорок и идиом. Например, «не будь так скромен, ты еще недостаточно велик».

Служа послом в Москве, Голда писала домой отчеты о своей жизни, жаловалась на необходимость участвовать в светских вечеринках, которые терпеть не могла. Поселившись в «Метрополе», она тут же сложила деньги сотрудников в общий котел и разрешила им есть в ресторане не чаще одного раза в день. Ужин и субботнюю трапезу Голда готовила сама, но еще и раздала по сковородке и по кастрюльке на комнату, чтобы каждый мог обслужить себя при желании сам. Она действительно ходила самолично на базар в сопровождении своего секретаря, француженки Лу, которую наняла перед самым отъездом в Россию, и именно за то, что та умела носить шляпки. Все это Голда сама описывает в своей автобиографии, книге под непритязательным названием «Моя жизнь».