Мой Израиль

Аргументы Z звучали убедительно, к тому же у меня были старые счеты с социализмом. Я тоже превратилась в пламенного агитатора за партию ДАШ — «истинно демократическую, антикоррупционную и центристскую». Недовольных оказалось в стране намного больше, чем преданных идее социализма. ДАШ набрала 15 мандатов. В результате Менахем Бегин смог создать коалиционное правительство с правым уклоном, впервые без участия МАПАЙ. Это было неслыханно, невиданно и казалось невероятным.

От нежданного успеха кружилась голова. Все вокруг дышало надеждой на большие перемены. И тогда доктор Z ультимативно послал «эту русскую», то есть меня, на курс лекций профессора Йешаяу Лейбовича набираться «израилизма». Несмотря на то что данный профессор уже объявил «этих русских» отребьем, не имеющим ни малейшего отношения к евреям и еврейству.

Рассказываю я все это, чтобы подчеркнуть: тогдашняя популярность Лейбовича во многом зависела от настроений израильского общества. Он был «идолом поколения». Одни были готовы идти за ним в огонь и воду, другие считали врагом нации, подлежащим побиению камнями. Среди интеллигентной публики, голосовавшей за ДАШ, первых было больше.

Лекции происходили в тель-авивском культурном центре «Цавта». Зал был переполнен. Я сразу отметила, что аудитория состояла в основном из людей светских, хотя лектор был человеком религиозным и говорил о вещах сугубо религиозных. Этот парадокс подтверждался не раз: последователи и обожатели Лейбовича, заполнявшие городские залы и кибуцные аудитории, в большинстве своем не носили кипы, тогда как среди религиозной публики он не пользовался особым авторитетом.

Лекции, или публичные выступления (можно назвать и так, и эдак), на которых мне довелось присутствовать, были обставлены театрально. Сначала — громкие призывы к тишине. Потом приглушался свет, и на сцену тянулась цепочка прислуживавших пророку учеников, каждый из которых что-то нес: кресло, книгу, магнитофон… Между тем волнение в зале нарастало. Снова призывы к тишине, и вот из-за кулис выводили старца, одетого в то, что ветхозаветные летописцы назвали бы отрепьями пророка, а нам придется обозначить как сильно поношенный ширпотреб. Старцу под восемьдесят. Скрючен, вогнут и выгнут. Даже лицо втянуто внутрь. Из впадины торчит крючковатый нос, в глубине мерцают свирепым блеском глаза. Он гневается и выговаривает, выплевывает слова и бьет ими по щекам.

Выговаривает ученикам или залу? Хлещет невидимых противников или присутствующих в зале врагов? Как бы то ни было, действие уже началось. Более двух тысяч лет тому и пять минут назад. При перво-Исайе, второ-Исайе и снова-Исайе.

Иврит старца высок, но даже я, не особо сведущая в религиозных писаниях, немедленно понимаю, что речь идет об «акедат Ицхак», жертвоприношении Ицхака праотцем Авраамом. И что связь еврея со Всевышним вытянута по вертикали и действует снизу вверх. В середине лекции отмечаю: моему пониманию помогает не столько простота лекционного иврита, сколько обилие философских терминов и понятий. Кант, Гегель, Декарт, Спиноза — это мы проходили или читали.

Жертвоприношение Ицхака — любимый Лейбовичем пример для разбора, встречающийся почти в каждом из его философско-теологическо-политических мыслеизъявлений. Речь его — письменная и устная — великолепно построена. Интонация безошибочна и артистически точна. Мысль отточена, слова тщательно подобраны, слово к слову, ни одной лишней буквы. Удовольствие от акта слушания-чтения-внушения-понимания огромное. Я впервые ощутила то, что, очевидно, неодолимо влекло римлян к подиуму, на котором выступали Цезарь, Цицерон, Гракхи и Сципион. Или тянуло толпы иудеев к городским воротам и смоковницам, в которых и под которыми гневно вещали пророки, потом названные библейскими.

Вряд ли слушавшие этих пророков в те давние времена — или Лейбовича вместе со мной — до конца понимали, что именно говорится, а уж верность пророчеств могут оценить только далекие потомки. Но сам акт — эмоциональный, внушающий одновременное желание подчиниться и заткнуть уши, иначе говоря, сказать «сделаем и услышим» («наасе ве-нишма») именно в этом библейском порядке действий: подчинимся, сделаем, а потом услышим и, может быть, поймем — был эмоционально захватывающим событием. Толпа расходилась из «Цавты» в экзальтированном состоянии духа.

Ни размеры статьи, ни объем эрудиции в разбираемых вопросах не позволяют мне заняться подробным разбором и толкованием теологических, философских и политических писаний профессора. Ограничусь общими соображениями, отметив мимоходом, что официально он считался профессором биологии и органической химии, а не философом. Мне довелось слушать изложение Лейбовичем его достижений в области нейротрансмиттеров сердечной мышцы. В докладе не было ровно ничего драматического. Профессор обыденно бубнил, зал не менее обыденно журчал. Ничто не напоминало наэлектризованную атмосферу «Цавты» в момент сцены пророчества.