Мой капитан

– Ты сказала, что твой брат ведет себя как дебильная горилла, а его подружка даже не в курсе, что он хочет сделать ей предложение. – Я помолчал. – А потом ты сказала, что внезапно поняла, что уже девять вечера и ты разговариваешь со мной больше часа, и пора отпустить меня жить моей нормальной жизнью, в которой не существует поздних звонков.

Она рассмеялась своим заразительным смехом.

– А я думаю, тебе нравятся мои поздние звонки.

– Нет.

– Тогда просто не бери трубку.

– А ты не звони мне пять раз подряд.

Она снова рассмеялась и продолжила разговор, как будто не слышала моих слов о том, что мы говорим уже больше часа. Десятый вечер подряд она считала, что «никаких поздних звонков» означает, что мне все равно можно звонить, и как бы я ни хотел сказать ей, что не желаю слышать ее за пределами спальни, и повесить трубку, я не мог этого сделать. Во-первых, сам звук ее голоса – даже при том, что она болтала ерунду и задавала слишком много вопросов, – каким-то образом успокаивающе действовал на мои потрепанные нервы. Во-вторых, она была единственной женщиной, которой удавалось одновременно раздражать и веселить меня – она могла разъярить меня буквально за одну секунду и рассмешить в следующую.

– Ну вот, – сказала она, закончив наконец. – Спасибо, что снова выслушал.

– У меня не было выбора.

– Ты можешь свести со мной счеты, если тебе от этого станет легче.

– Свести счеты? Это как же?

– Ну, я эти несколько дней грузила тебя подробностями своих семейных разборок…

– Десять дней подряд, – уточнил я.

– Ладно-ладно, – снова рассмеялась она. – Десять дней. Ты тоже можешь рассказать мне что-нибудь про свою семью.

– У меня нет семьи.

– У всех есть семья, Джейк. Но знаешь, мне сдается, я вообще-то и сама могу восстановить какие-то детали.

Я закатил глаза, но вместо того, чтобы закончить разговор, позволил любопытству взять верх над собой.

– Ну попробуй.

– Ну, в тот вечер, когда мы встретились, ты сказал, что сам из Миссури и, к несчастью, вернулся в Нью-Йорк, так что… Думаю, что это «к несчастью» означает, что твоя семья тоже живет в Нью-Йорке, или наоборот, ты оставил их в Миссури, и Нью-Йорк – единственное место, куда они за тобой не поедут. Или ты пытаешься наладить отношения со своей семьей, но это труднее, чем ты думал. Так какой вариант из трех?

– Четвертый. Никакой.

– Ну, я попыталась. – В ее голосе чувствовалась улыбка. – Я могу еще попытаться?

– Ты можешь делать, что хочешь. Я вешаю трубку.

– Погоди, – сказала она. – У меня еще один вопрос.

– Я как-то сомневаюсь…

– Ты идешь сегодня на бал авиакомпании? У меня отменили рейс, и я собиралась пойти со своей соседкой.

– Джиллиан, – вздохнул я. – Это последний поздний звонок? Он просто обязан им стать.

– Ну да. – Она казалась слегка обиженной. – Я больше не буду тебе звонить, если это не про секс.

– Большое тебе спасибо.

– Хотя, конечно, ты мог бы напоследок ответить на мой вопрос…

– Я не уверен, что пойду на бал, – наконец сказал я. – Я склоняюсь к тому, чтобы не идти.

– Ладно, если ты не пойдешь, хочешь, я тебе потом расскажу?

– Это еще один вопрос. Увидимся в понедельник в Атланте.

Закончив разговор, я откинулся в кресле, наполовину рассерженный, наполовину возбужденный. Я не мог понять, нравится мне, что она все время нарушает правила, или нет.

Не желая больше об этом думать, я посмотрел в зеркало заднего вида. Вопреки сказанному я уже прибыл на этот бал и наблюдал за тем, как гости пытаются уберечь свои наряды от легкого дождя.

Я думал, не уехать ли мне, как будто этого события вообще не происходит, потому что я мог обойтись без обещанного поминания рейса 1872 или представления нового лайнера, но никак не мог заставить себя повернуть ключ зажигания.

Я просидел еще час, наблюдая за прибытием гостей и тем, как дождь за окнами машины все усиливался, а потом, когда вдали прогремел гром, вышел на улицу. Я подошел к началу очереди и, даже не извиняясь, протянул охраннику на входе свой пригласительный.

Внутри ангара с потолка свисала масса огромных сияющих люстр, заливавших все вокруг ослепительно-белым светом. Столы, покрытые белыми скатертями, окружали массивную сцену в центре зала, а миниатюрные ледяные фигурки самолетов закрывали дальние стены.

На огромных настенных экранах сменялись черно-белые фото, отражающие жизнь руководителя компании. Вот он в двадцать один год, стоит рядом с маленьким белым планером, вот ему тридцать и он собирает модель аэроплана вместе со своим сыном, вот в пятьдесят сидит за столом в зале совещаний в день основания собственной авиакомпании.

Для усиления ностальгического эффекта на экранах также появлялись заголовки газет, относящиеся к «Элитным перелетам» и у меня вскипела кровь, как будто я увидел их впервые. Я мог ясно вспомнить каждый день, когда любая из этих историй появилась в прессе. Именно так я все эти годы поддерживал связь со своей проклятой семьей, позволяя черным газетным чернилам оставлять хлебные крошки на ее пути.