Мой Кент

Внутри, на большой веранде, оказалась неожиданно уютно. Справа от двери ведущей внутрь дома стоял диван сталинских времен, обтянутой черной кожей и высокой спинкой, перед ним - квадратный старинный стол с точеными ножками темно-коричневого цвета, покрытый темно-вишневой тяжелой скатертью с бахромой. Вокруг стола стояли гнутые стулья, с сиденьями и спинками из плетеной соломки. Ковровая дорожка невероятной толщины вела от входной двери к внутренней. Между диваном и дверью красовалась лестница, ведущая к квадратному люку на потолке, с петель которого свисал замок неизвестной мне конструкции.

- Сиди здесь, - Берта указала на диван, - и жди.

Она вошла в дом, оставив дверь приоткрытой. Безмятежное чувство возникшее у меня в вагоне электрички, не проходило.

Из-за приоткрытой двери доносились голос звонкого лесного ручейка вперемешку с гулом водопада.

Тяжелые потоки водопада выражали гнусное предположение о наличии у ручейка любовника. Ручеек с негодованием отвергал подобные инсинуации и щебетал что-то о любви к ближнему, о недопустимости задержек взносов в Небесный Банк Добрых Дел, водопад указывал на концепцию о дороге в ад, вымощенной благими намерениями.

Наконец Берта вышла не веранду, неся в руках ночную вазу внушительных размеров, сообщив, что бабушку Зину зовут Зина Борисовна не Зинаида, а именно Зина, и указав на чердак добавила:

- Будешь жить там, только нужно сделать так, чтобы люк открывался, а замок оставался на месте запертым. - Она вновь скрылась за дверью, чтобы появиться с небольшим старинным чемоданчиком в руках. Положив его на стол, она открыла крышку: в чемоданчике был аккуратно уложен разнообразный слесарный инструмент.

Она поднялась по лестнице и отперла замок, при этом моему взору предстали ее стройные, слегка загорелые ножки до самых штанишек, белых в красный горошек. Мне стало нехорошо и я огромным усилием воли заставил себя отвести взгляд от сокровищ, которые никогда не будут моими.

Спустившись Берта присела рядом и по-видимому догадавшись в чем дело, торопливыми движениями запоздало поправила на коленях свое ситцевое платьице.

Замок держался на петлях, каждая из которых была закреплена тремя шурупами. Я отвернул шурупы на петле крышки люка, снял ее, на другой петле отвернул один шуруп, соединил петли и скрепил их вместе одним шурупом. Заперев реликтовый замок на ключ, я опустил крышку люка и полюбовался проделанной работой. Никаких сомнений в том, что люк заперт на замок, не было.

Берта унесла чемоданчик и возвратилась со свернутым поролоновым матрасом. Я взял его в охапку и с некоторыми трудностями взобрался не чердак и, немного помешкав, устремился вглубь. Следом за мной поднималась Берта.

Я стоял в раздумье, куда бы приспособить матрас, как вдруг почувствовал обнимающие меня руки Берты и прижавшиеся к моей спине ее груди. Мощный заряд электрического тока пронзил меня насквозь. Сознание и способность разумно мыслить мгновенно испарились без остатка, гигантская волна незнакомого прежде мне чувства захлестнула меня. Я захлебнулся и камнем пошел к дну.

7

В солнечную погоду чердак разогревался как чайник, забытый на газовой плите, с давно выкипевшей водой.

Когда наступала ночь, я спускался вниз и, приняв необходимые меры предосторожности, отправлялся в летнюю душевую, сооруженную за домом в глубине участка. Душевая состояла из двух, сваренных встык железных бочек, выкрашенных в черный цвет и установленных на высоте примерно двух с половиной метров на каркасе, обитом вагонкой с дверью на невероятно скрипучих петлях. Вода поступала из водопровода по резиновому шлангу, который использовался также и для полива. Вода в бочках нагревалась за день так, что не успевала остыть до утра.

Я с наслаждением подставлял тело теплой воде, стараясь производить как можно меньше шума и не спуская глаз с соседнего двора, к которому примыкала душевая кабина.

Перед тем как принять душ, я часами занимался всеми видами известных мне физических упражнений, чтобы не потерять форму.

Дни были наполнены мучительно-сладостным ожиданием Берты. Когда я в запыленное оконце видел ее, отпирающую калитку, я чуть не выл волком от сознания того, что мне нельзя броситься ей навстречу и поднять ее на руки...

Иногда она оставалась на ночь. Тогда мы устраивались в большой комнате для гостей, меблированной платяным шкафом, сервантом, столом, телевизором, двумя кроватями, стоявшими у противоположных стен.

Мы сидели в темноте, пили вино и вели долгие разговоры, в которых не было места ни Юрке, ни маленькой Зиночке, находившейся в одном из самых престижных летних пансионатов, ни прошлому, ни будущему. Был один огромный мир, в котором были только мы двое, я и она.