Мой хозяин

Комната, куда меня привели, была выполнена в серых тонах. Тёмно-серый, цвет мокрого асфальта, графит… Только картина, висящая на стене, была в другой цветовой гамме и чуть оживляла комнату. Вслед за нами вошла женщина, как две капли воды похожая на тех, что помогали нам в приюте. Не внешне, нет. Выражением лица и безучастным взглядом.

Порой мне хотелось спросить, что они чувствуют? И чувствуют ли вообще что-нибудь? Сострадают ли нам, жалеют ли? Или, может быть, в тайне испытывают удовлетворение, что кому-то ещё хуже, чем им? Что они, по крайней мере, свободны, а я и такие, как я — нет? Но спрашивать я не стала. Охранник ушёл, предварительно развязав руки, а горничная открыла передо мной дверь. Надо же, какие удобства! Личная ванная…

Несмотря на по-прежнему терзавший меня страх и дрожащие губы, я не удержалась от сарказма:

— Меня только что вымыли. Думаю, испачкаться я ещё не успела.

— Господин Вандор не терпит запаха сладких духов, — отрапортовала горничная и посмотрела на меня с ожиданием.

Господин Вандор… Я едва не зашлась истерическим смехом. Понимаю, что виной всему — моё состояние. Смеяться, конечно же, было не над чем, но я пережила слишком сильное потрясение, чтобы отдавать отчёт своим эмоциям. Последние месяцы для меня стали вообще одним сплошным потрясением.

Смерив горничную взглядом, я зашла в ванную. Осмотрелась. Обстановка, как и всё в доме, была дорогой. Чёрная раковина и чёрный унитаз, чёрная округлая ванная, похожая на чашу. Я бы предпочла душевую кабинку, но выбирать не приходилось.

Потёрла ноющие запястья. Руки затекли и болели, на коже остались розоватые следы от ленты. Непроизвольно посмотрела на левое запястье. Вот он — четырёхлистник, выделяющийся на коже аккуратным шрамом. Нам всегда говорили, что четырёхлистник приносит удачу, именно поэтому его и выбрали в качестве отличительного знака для детей, оставшихся без семьи. Нам вообще много чего говорили. Говорили… Но мы то прекрасно знали, что четырёхлистник — символ неудачников. Символ тех, у кого ничего нет, тех, кому не к кому идти.

— Могу я помочь Вам раздеться? — учтиво до зубовного скрежета осведомилась горничная.

Я мотнула головой. Не хватало ещё, чтобы она меня раздевала! Да и было бы что с меня снимать! Повесив платье на крючок для одежды, я подошла к ванной и включила воду. Обернулась на стоящую неподалёку горничную. Смущения я не чувствовала, но и приятного в том, что чужая тётка следит за мной, абсолютно голой, ничего не было.

— Ваша помощь мне не нужна, — чётко проговорила я, наградив её колючим взглядом, но она не отреагировала.

Они никогда не реагировали. Ни там, в питомнике, ни в детском доме. Потому что я — их работа, и плевать им на мои желания.

Через час я осталась одна. До меня даже не сразу дошло, что я одна. Одна! Вначале подумала, что горничная вот-вот вернётся, но прошла минута, другая, десять, а её всё не было. Волосы мои, как и раньше были распущены и свободно спадали на спину, место платья занял короткий белый шёлковый халат с двумя украшенными вышивкой карманами по бокам. Я посмотрела на себя в зеркало. Зачем я такая?! Зачем, если от этой красоты одни несчастья?! И где мой Матвей? Мой милый добрый Матвей? Как же я скучала по нему… Только теперь я стала понимать: в его умении приободрить, поддержать, в наших простых прогулках. Прежде я ценила это, но как-то… Отведя взгляд от зеркала, снова осмотрела комнату, на этот раз куда пристальнее.

Посередине у стены — большая двуспальная кровать, в углу — узкий шкаф с другого края — столик с зеркалом и высокий стул возле него. А ещё — окно, запечатанное снаружи решёткой. Я — пленница. Птица в клетке. Канарейка, петь которой суждено лишь по воле хозяина. По очереди я осмотрела каждый ящик — пусто. Ни бумажки, ни пылинки. Подошла к шкафу — то же самое. И к чему тогда мебель, если она — всего лишь декорация к вовсе не принадлежащей мне жизни? Куда честнее было бы оставить тут одну постель. Ведь для этого я ему? Для этого… Для чего же ещё? Таких, как я, покупают только с одной целью. Вопрос лишь в том, в какие руки нам повезёт или не повезёт попасть…

Проснулась я от какого-то шороха. Подсознание сработало быстрее, чем я успела открыть глаза — каждый нерв во мне напрягся, я буквально кожей чувствовала чужое присутствие. В комнате и правда был Вандор. Стоял у изножья кровати и смотрел на меня в упор. Взгляд его, как и там, внизу, обдавал холодом, глаза были непроницаемо-ледяными. Я поёжилась. Паника, удушающая, дикая, первобытная, подкатила к горлу комком страха и слёз. В предыдущую ночь я не сомкнула глаз, а теперь, видимо, уснула… Как я могла уснуть?!

— Ну-ка давай на тебя посмотрим, как следует, — с долей ехидства проговорил Вандор и потянулся к моей лодыжке.

— Не надо, — выдавила я, но он и не подумал меня послушать.