Мой класс

Я совершенно согласна: надо так, как сказал Виктор Михайлович, — просто, без шума, без громких слов.

Родительское собрание

Первое родительское собрание я созвала только в октябре, в конце первой четверти.

Уже после я поняла, что лучше бы дожидаться прихода родителей в классе. Я познакомилась бы с каждым приходящим, и потом было бы легче разговаривать со всеми вместе. Но я не догадалась так сделать. Я сидела с книгой в учительской и, только когда часы показали семь, пошла в класс, волнуясь, кажется, не меньше, чем перед первой встречей с ребятами.

В классе было человек двенадцать. Казалось, эти взрослые люди смотрят на меня неодобрительно и жалеют, что их дети попали к такой молодой и неопытной учительнице. Я рассказала им о программе четвёртого класса, объяснила, какой это трудный и ответственный год для учеников, и попросила устроить так, чтобы у ребят дома был отдельный угол для занятий. Говорила я плохо, официально и, хотя готовилась и заранее обдумала, что сказать, теперь с трудом подбирала слова. «Было бы чрезвычайно важно, если б детям дома были созданы нормальные условия для занятий…» слышала я себя со стороны. А ведь я всю жизнь ненавидела такой вот сухой, канцелярский язык. И я с ужасом думала, что родителям тоже противно меня слушать. Наверно, говорят себе: «Вот бумажная душа! Каково-то с нею ребятам…»

Когда я кончила, немолодая женщина в пуховом платке, сидевшая на первой парте, вдруг сказала:

— А мальчики довольны вами, Марина Николаевна. Мой как придёт из школы, сразу докладывает: что учительница сказала, да как посмотрела, да что велела выучить.

Я почувствовала, что краснею до ушей, и не знала, что ответить.

— Довольны, правда, — отозвалась круглолицая женщина с ясными синими глазами (по этим глазам я сразу решила, что это мать Саши Гая). — Мой говорит: у нас учительница добрая, зовёт всех по именам, на уроках шутит, смеётся и объясняет понятно.

— Это всё хорошо, а всё-таки с ними надо построже.

Это сказал человек, которого я тоже «узнала»: его смуглое, цыганское лицо и угольно-чёрные волосы в первую же секунду напомнили мне Серёжу Селиванова. И говорил Серёжа таким же неторопливым, солидным не по возрасту баском, должно быть в подражание отцу.

Слова Селиванова заставили всех присутствующих обернуться к нему.

— Ну, не скажите, — возразила женщина в пуховом платке, — это как с кем.

— С такими, как мой, определённо строгость нужна, — настаивал Селиванов. — Да я полагаю, что и всем не помешает. Мальчикам нужна крепкая рука, твёрдая дисциплина, это уж верно… Я вас попрошу, — обратился он ко мне, — если мой малый станет вольничать, вы мне дайте знать. Мы ему трёпку — и порядок!

— Хорошо, что вы меня предупредили, — ответила я, уже не смущаясь. — Теперь я к вам за помощью не обращусь, как бы мне с вашим Серёжей ни было трудно. Разве можно бить ребёнка?

— А что же? Меня в детстве ещё как секли — и ничего, вырос человеком.

Я не успела возразить. Вместо меня ответила худенькая женщина, до сих пор молча сидевшая в углу:

— Это вы оставьте. Теперь не прежнее время, теперь в школе не допускают таких наказаний, чтобы унижать детей.

— Дома — не в школе, — спокойно возразил Селиванов. — Ничего тут унизительного нет. Отец — не чужой человек, почему же не поучить парня? Для его же пользы делается.

— Хороша польза! — насмешливо воскликнула мать Саши. — Нет, товарищ, это вы напрасно. Или, может, вы шутите?

— Зачем шутить! Я только думаю, вы меня не так понимаете. Я же не говорю, что надо истязать: поучить — значит, в меру, для острастки.

— Так вот, — заговорила я наконец: — только в том случае я смогу обращаться к вам, товарищи, за советом и помощью, если все вы мне обещаете, что никакого такого «ученья» не будет и в помине.

— Вы очень молодая ещё, — без раздражения, как будто даже сочувственно сказал мне Селиванов, — потому судить не можете…

— Молодость — не порок, — сдержанно произнёс высокий человек в очках. — И мы видим сейчас, что молодость рассуждает разумно и справедливо.

Я с благодарностью посмотрела на него. Селиванов пожал плечами, но чувствовал себя, повидимому, неловко: слишком ясно было, что все остальные с ним несогласны.

Когда деловая часть кончилась, я объявила наше собрание закрытым, и тут все подошли к моему столу.

— Давайте познакомимся! — сказал человек в очках. — Моя фамилия Горюнов, я отец Толи.

— А я мать Саши Гая, — подхватила синеглазая женщина, подтверждая мою догадку.

— А я Румянцева, — представилась худенькая, которая тоже спорила с Селивановым. — Как у вас мой Володя, не очень озорничает?

Она была совсем молодая, небольшого роста, — её можно было принять за девочку, и у меня мелькнула мысль, что Володя скоро перерастёт её.