Мой класс

— Нет уж, — возразил Борис, — тогда неинтересно будет читать. Если я знаю, чем кончается, зачем же я эту книгу возьму?

— Давайте так: имя автора, название книжки и то место, которое больше всего понравилось, — предложила я.

— Вот верно: самое интересное место, чтобы сразу было видно, что за книжка, — поддержал Боря.

— Что же это выходит: всё общее, а вам ничего не подарили? — сердито сказал Саша Воробейко.

— А цветы? — сказала я.

— И чернильница, — добавил Рябинин. — Знаете, её отец Ильинского сделал на заводе. Это вам!

— Мне? — сказала я. — Вот и чудесно! Чернильница и будет украшать мой стол в нашем классе.

Что правда, то правда: диктант в тот день не состоялся. И это плохо, конечно.

Общая тетрадь

Читать ребята очень любили, и мы много читали вместе, оставаясь после уроков. Заведующая нашей школьной библиотекой Вера Александровна не раз шутливо пеняла мне при встрече: «У меня из-за вас всегда много хлопот. Кто-кто, а я лучше всех знаю, о чём вы говорите со своими ребятами. В первую же перемену они сразу ко мне: подавай им сейчас же ту самую книжку, про которую Марина Николаевна сказала!»

Иногда я коротко рассказывала интересный случай из книги, которую они ещё не читали: «А дальше что было? А до этого что?» сыпались вопросы. «Отыщите книгу — и узнаете», неумолимо отвечала я. Или бывало я начинала рассказывать содержание книги и затем, остановившись на самом интересном месте, говорила: «А дальше вы сами прочтёте!»

В таких случаях Боря Левин просто выходил из себя. Стремительный и нетерпеливый, он близко принимал к сердцу судьбу героев и потому не выносил неизвестности.

— Вы только скажите, хороший конец или плохой? — допытывался он.

Ребята присоединялись к нему и начинали умолять хором:

— Ну, Марина Николаевна, ну, пожалуйста! Вы только скажите, плохой конец или хороший?

Но я оставалась непреклонна. Книжку, знакомство с которой начиналось с такой вот загадки, ребята доставали непременно, хоть со дна моря, а добывали — так хотелось им прочитать самим, узнать до конца то, о чём я рассказывала.

И общая тетрадь в темносинем переплёте стала играть в нашей жизни большую роль.

Сначала было немало забавного. Так, если верить записи Вити Ильинского, автором «Путешествия Гулливера» был некто Свист. А Саша Воробейко, прочитав ненецкую сказку «Кукушка» — о матери, которая обратилась в кукушку и улетела от бессердечных детей, — добросовестно переписал её в тетрадь всю, от первого до последнего слова. Мы с удовольствием прочли эту умную и печальную сказку, но всё-таки растолковали Саше, что так не годится: надо не всё подряд переписывать, а только то место, которое больше всего понравилось.

— А если мне всё понравилось? — резонно возразил Саша.

— Так ты, может, и «Детей капитана Гранта» целиком перепишешь? — сказал Горюнов.

— Надо посидеть, сообразить и выбрать, — поддержала я Толю, а про себя подумала, что и впрямь трудно выбрать из этой сказки какое-то одно место — такая она тонкая, хрупкая и вместе с тем цельная, словно изумительная работа северных художников — резчиков по кости.

Понемногу ребята научились выбирать из прочитанной книги по небольшому выразительному отрывку, и я всегда с острым интересом читала эти выписки.

Горюнов выписал из «Голубой чашки» Гайдара такое место:

«— Ну что?! — забирая с собой сонного котёнка, спросила меня хитрая Светланка. — А разве теперь у нас жизнь плохая?

Поднялись и мы.

Золотая луна сияла над нашим садом.

Прогремел на север далёкий поезд.

Прогудел и скрылся в тучах полуночный лётчик.

А жизнь, товарищи… была совсем хорошая!»

А Гай из «Тимура и его команды» выписал вот что:

«— Будь спокоен! — отряхиваясь от раздумья, сказала Тимуру Ольга. — Ты о людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же.

Тимур поднял голову.

Ах, и тут, и тут не мог он ответить иначе, этот простой и милый мальчишка!

Он окинул взглядом товарищей, улыбнулся и сказал:

— Я стою… я смотрю. Всем хорошо! Все спокойны. Значит, и я спокоен тоже».

Сквозь эти строки и слова я вдруг начинала видеть что-то внутреннее, сокровенное и в самих ребятах. По тому, что они выбирали в книге, нередко можно было судить об их мыслях, о том, что же их занимает. К тому же бесстрастная форма выписок и цитат постепенно перестала удовлетворять мальчиков. Как-то сам собой в записях появился ещё один, четвёртый пункт, который можно было бы, пожалуй, назвать: «Как я отношусь к этой книге».

Сначала писали лаконично: «Очень хорошая книга. Читал бы и перечитывал без конца». Или, «Книга замечательная! Читал её пять раз!»