Мой класс

«Дорогая тётя Женя, через полчаса операция. Чувствую себя хорошо, не волнуйся, всё будет в порядке. Твой Дима».

— Это, наверно, все из школы Кирсанова? — с улыбкой сказала, проходя мимо, молоденькая сестра в ослепительно белом халате и столь же ослепительной косынке на кудрявых волосах. — Вот счастливец, к нему чуть не каждый день из школы приходят!

— У Кирсанова сейчас операция, — строго заметил Саша.

— Ах, вот что, операция!..

И, сочувственно оглядев нас, сестра исчезает, а мы остаёмся и ждём… ждём долго… На измученном лице Евгении Викторовны всё глубже обозначаются какие-то старческие морщинки; ребята переводят с неё на меня беспокойные, недоумевающие глаза, а я чувствую, что во мне растёт неотвязная, пугающая тревога. В самом деле, мальчик такой хрупкий, а операция, должно быть, серьёзна. И почему так долго?..

В пятом часу в вестибюль спустился дежурный врач и, отыскав взглядом Кирсанову, поспешно подошёл к нам.

— Только что закончили операцию. Всё хорошо, всё благополучно, — быстро сказал он, понимая, с каким нетерпением и тревогой все ждут этих слов.

Евгения Викторовна побледнела ещё больше, а ребята обрадованно зашумели.

— Где вы находитесь? Прекратите сейчас же, а лучше всего идите на улицу! — резко сказал врач.

И ребята, не дожидаясь повторного приглашения, высыпали во двор.

Евгения Викторовна ни за что не хотела уходить из больницы; мы почти насильно отвели её домой, доказывая, что по телефону она в любую минуту сумеет связаться с больницей и узнать не меньше, чем сидя здесь, в вестибюле.

— Да где уж, — рассказывал на другое утро Саша. — Разве она усидит дома! Она сразу вернулась в больницу и до поздней ночи там сидела.

— А ты откуда знаешь?

— Я сам с ней сидел, — мимоходом пояснил Саша и гордо продолжал: — А молодец Кирсанов! Врач говорит: шёл на операцию и хоть бы глазом моргнул! Ни капельки не боялся! Температура нормальная, — продолжал он. — Уроков пока носить не надо, он будет лежать и не сможет заниматься.

Но ребята продолжали ходить в больницу и без уроков: носили записки, справлялись о температуре, о самочувствии. Воробейко ухитрялся забегать в больницу рано утром, ещё до уроков, и перед звонком сообщал последние новости.

Через десять дней Диму выписали. На следующий день к нам пришла Евгения Викторовна — постаревшая, осунувшаяся, но счастливая и сияющая.

— Мы так счастливы, что всё прошло благополучно и Дима наконец дома! — сказала она. — Марина Николаевна, дорогая, может быть заглянете к нам? И, может, кто-нибудь из детей зайдёт? Дима так хочет всех видеть!

Вечером мы отправились к Диме: братья Воробейко, Горюнов и я.

Он лежал высоко на подушках, очень бледный, почти прозрачный. Глаза стали ещё больше и смотрели на нас внимательно и вопросительно. Мы сели у его кровати.

— Я очень рад, что вы пришли, — сказал Дима.

— И мы рады, — спокойно ответил Саша. — Вот тебе письма, держи: это от Гая, это от Рябинина, а вот книжка — это от Бориса: «Дорогие мои мальчишки». Интересная. К тебе все хотели пойти, но я сказал: «Мы квартиру разнесём, если сразу все явимся».

— Я, наверно, отстал. — В тихом голосе Димы звучала тревога. — Что вы теперь проходите? Я ведь уже десять дней совсем не занимаюсь!

— Ну, сейчас повторение, а потом зимние каникулы, — сказала я. — Как раз десять дней, которые ты не — занимался, так что сможешь наверстать.

Саша ни минуты не молчал — и не потому, думается мне, что боялся, как бы в молчании не родилось чувство неловкости, нет, по другой причине. Он, видимо, рассудил так: пришёл в гости — надо, чтобы всем было весело.

Он рассказывал подряд все школьные новости:

— Видел бы ты, какую полку смастерил Ильинский! Смеху было! Лёва говорит: «Боюсь, на ней книги стоять не будут». А Ильинский ему: «А мы её косо повесим, может тогда устоят?» А Левин такую марку раздобыл — Морозов прямо позеленел от зависти. Всё говорит: «Поменяемся, поменяемся», а Борис ни в какую. «Мне, говорит, она самому нужна, зачем я стану меняться?» И верно, чего ему меняться, если марка редкая? Ох, до чего Морозов прижимистый! Я бы на месте Бориса дал ему марку — век бы помнил. А Селиванов хотел тебе в подарок голубя послать, насилу отговорили. Ну что бы ты делал с голубем? Тебе лежать надо, а не голубей гонять…

Дима отвечал тихо, с видимым усилием. Я старалась сократить визит, но он несколько раз удерживал:

— Нет, не уходите… посидите ещё немножко!

Наконец я решительно поднялась и выразительно посмотрела на ребят. Они тоже встали.

— Приходите ещё, — попросил Дима. — Привет всем передайте… Марина Николаевна, может быть вы возьмёте мои тетради, в которых я в больнице делал уроки? Они ведь не проверены…

Я взяла тетрадки, и мы распрощались.

Мы повторяли глаголы

Дома я посмотрела эти тетради, по русскому языку и арифметике, и ещё раз удивилась: всё было выполнено с большой старательностью — и упражнения по грамматике, и задачи, и примеры.