Мои королевы: Раневская, Зелёная, Пельтцер

– Когда завтра у вас аппаратная? В два? Катастрофа! Меня вызвали к двенадцати на совещание в министерство культуры. И отменять прослушивание я не хочу, и в министерстве быть должна! Что делать?

Не знаю, что предприняла Рина Васильевна, но из министерства на Неглинке – вышла через десять минут после начала совещания. Радостная и веселая:

– Я свободна! У нас есть время, пойдемте на студию пешком по бульварам. Я обожаю пешие прогулки, особенно когда есть на кого опереться, – сказала она с улыбкой.

– Вообще я могла бы быть неплохим гидом по ушедшей театральной Москве, водила бы студентов-актеров, или просто москвичей и гостей столицы. И уверяю вас, неплохо бы зарабатывала!

Мы дошли до Трубной, и тут она остановилась как вкопанная.

– Уверена, что вы этого здания не знаете. Здесь же был знаменитый на всю Москву ресторан Оливье! Роскошный, с огромным зеркальным залом, где шла кабаретная программа, с отдельными кабинетами. С лучшей кухней! Оливье – прославленный кулинар! У всех поваров мира одинаковые продукты, но у одного получается салат Оливье, а у другого – варево, которым того гляди и отравишься! Мы подошли к широкой входной двери

– А что сейчас здесь? Читайте, – попросила Рина Васильевна.

– Издательство «Высшая школа», – прочитал я вслух на стеклянной табличке.

– Издательство в ресторане – неплохо! – улыбнулась Зеленая. – Или лучше так: высшая школа в ресторане! Но мы обязательно должны зайти сюда: для меня это место историческое!

К Оливье я бегала из «He-рыдая» – у него тоже программа начиналась раньше нашей. Здесь я с Утесовым познакомилась – он тогда еще без джаза работал…

Мы вошли в зал, уставленный канцелярскими столами.

– Смотрите, все почти так, как шестьдесят лет назад. Зеркал было больше. И занавес у Ольвье был роскошный – темно– красный бархат с золотыми кистями и бахромой.

В 1864 г. московский купец Яков Пегов совместно с кулинаром Люсьеном Оливье открыли на Трубной площади французский ресторан «Эрмитаж»

Удивительно, что может сделать в нашей жизни случай!

Однажды я прибежала сюда – программа уже шла – на сцене играл известный гитарист. У него был прекрасный зарубежный псевдоним – Джон Данкер. И играл он па самом в ту пору модном и изысканном инструменте – гавайской гитаре. Он густо бриолииил волосы, деля их пополам строгим пробором и выглядел действительно иностранцем, хотя был Иваном Николаевичем Соколовым, и вообще «своим парнем». Конферансье обычно его объявляли:

– Выступает звезда гавайской гитары Джон Данкер! – А потом добавляли: – Ну, Ваня, давай, выдай что-нибудь публике!

Но в тот вечер чуть не разразилась катастрофа. Ваня играет на сцене, а администратор, такая дородная женщина в три обхвата, кинулась ко мне, едва я появилась за кулисами:

– Риночка, спасайте меня! Нашего пианиста нет – запил, наверное, скотина! Ваня кончает и у меня больше ни одного номера! Сделайте что-нибудь! Может, споете без рояля? Только не срывайте программу, умоляю!

И я вышла на сцену, еще не зная – зачем. Публика мне вежливо похлопала. А я стою и вдруг решилась показать то, что показывала только друзьям, да иногда актерам за кулисами.

– Я очень люблю слушать, как дети читают стихи, – сказала я. – Особенно, когда они делают сами, а не но просьбе взрослых.

И начала читать Чуковского «Одеяло убежало» – «Мойдодыр», потом из «Крокодила» кусочек: «Но тут распахнулися двери, в дверях появилися звери».

«Звери» были уже на «бис». Так меня приняли!

Звуковые страницы детского журнала «Колобок»

Вы же не знаете: раньше на эстраде никто «по-детски» стихов не читал. Я сама сначала не поняла, что наткнулась на новый жанр. Значительно позже его научно назвали «Взрослым о детях», а я еще лет пять-шесть не могла отважиться повторить экспромт у Оливье. А потом, позже все пошло-поехало. У меня появились подражатели, а Кукрыниксы удостоили меня карикатуры, которую почему-то назвали «дружеским шаржем». Там у меня нос, как у Буратино, но Саша Раскин прекрасно написал:

Не правда ли, забавная картина.
Давно уже заметил удивленно я —
Все наши дети говорят, как Рина
Васильевна Зеленая!

А потом уже появились пластинки, где я читаю стихи «детским голосом».

– У меня была одна такая – «Мой рисунок» С. Михалкова, – сказал я.

– Их были десятки! – восторженно заметила Рина Васильевна и опять внезапно погрустнела: – А разве это нормально, как у людей?! Бездетная, я всю жизнь читаю за детей стихи и рассказы, и никого лучше детей в мире не знаю. Не повезло мне, хотя мать из меня могла получиться. Я разговариваю с детьми часами, как со взрослыми. И мне кажется, они меня признают. А потом и это кончается. Как и все в жизни…

Мы шли по Петровскому бульвару. Молчали. Рина Васильевна не могла долго держать паузу. На Страстном она заговорила:

– А разве не удивительно, что у меня полжизни – случай?! Случайно встретила мужа. Константин Тихонович, как вы знаете, архитектор. От эстрады он очень был далек. Вот почему, опять же случайно, ближайший круг моих друзей далек от эстрадного.