Мой ласковый и нежный мент

– Ну вот, – протянул Стас разочарованно, – я тут обрадовался, целоваться с тобой приготовился, а ты, того гляди, разборки начнешь с персоналом.

– Я ведь просила, – с отчаянием повторила Людмила и отвернулась к стене. – Уходи, прошу тебя!

– Люська, не будь дурой! – Стас опустился на стул рядом с кроватью. – Ты меня знаешь: не уйду, пока не прекратишь злиться. – Он тронул ее за плечо. – Повернись и давай поговорим по-человечески.

– Отвяжись, Стас! – Людмила попыталась с головой накрыться одеялом. Но Дробот придержал его за край:

– Не дури, тебе говорю! Не хочешь разговаривать – не разговаривай! Я рядышком посижу, подремлю даже. И так уже две ночи не спал. Сидел в засаде. Твоего любимого Надымова караулил.

– Взяли его? – буркнула Людмила через плечо.

– Увы и ах! – Стас развел руками. – Ушел в отрыв Игорь Ярославич. Сбежал в неизвестном направлении. Пришлось в розыск объявить.

– Заставь дураков Богу молиться… – произнесла Людмила сквозь зубы. – За что бы ни взялись, все у вас через пень-колоду.

Стас вздохнул:

– Даже мое ангельское терпение может когда-нибудь кончиться. – Он похлопал ее по плечу. – Кончай язвить и выслушай меня спокойно. За дверью меня ждут Антонина и Барсуков. Кого первым пропустить в палату? Подполковника?

– Нет, только не его! – испугалась Людмила и произнесла умоляюще:

– Ради бога, Стас, уведи Барсукова. Я не хочу, чтобы он видел меня... в таком виде.

– Ну и трижды дура ты после этого. Под бинтами все равно ничего не видно.

– А запах? – спросила она жалобно. – Эта мазь так отвратительно воняет.

– Нормально воняет!

– Стас втянул в себя воздух и шумно выдохнул его. – Бывает и хуже. Например разложившийся утопленник. Вот мы месяца три назад одного такого выловили. Иностранцем оказался, турком. А вонял не меньше, чем наши отечественные топляки.

– Турок? – Людмила опять повернулась к нему. – Это не тот, у которого «манлихер»?

– Тот самый, родимый! – Стас сел верхом на стул и уперся подбородком в сложенные поверх спинки руки. – К сожалению, господин Надымов мог бы многое нам рассказать по этому поводу, но скрылся, подлец, не хочет делиться секретами. А у меня к нему с каждым днем все больше вопросов накапливается.

– Ну ладно, – он упреждающе поднял ладонь, – не сверкай глазами. Я тебе и так слишком много рассказал. Служебная тайна, понимаешь?

– Знаю я тебя, – усмехнулась Людмила, – так ты и выболтаешь что-нибудь! Думаю, то, что ты мне сообщил, уже всему Вознесенскому известно.

Стас пожал плечами и деловито посмотрел на часы:

– Через час у нас совещание в министерстве.

Сжалься над командиром, позволь поговорить с тобой. Четверть часа, надеюсь, не уморят тебя?

– Обо всем, что касается Уразова и лавины, я уже рассказала, – рассердилась Людмила. – И оставьте меня, пожалуйста, в покое. Я устала и спать хочу.

– Он что, тебя допрашивать приехал? – Стас, похоже, тоже разозлился. – Любит он тебя, дуру набитую. С лица спал, переживает…

– Это он тебе сказал, что переживает? – справилась Людмила.

– Не хватало, чтобы он в жилетку мне плакался. Я по глазам вижу, что запал на тебя мужик, а ты как ослица уперлась: капризы, обиды, губки надутые… Терпеть не могу эти бабские штучки. Скольким мужикам вы вот так жизнь поломали, не подумавши!

– Никому я жизнь не ломала и ломать не собираюсь! – сказала Людмила твердо. – Тем более твоему драгоценному Барсукову. Не хочу я его видеть, и точка! Ты понимаешь русский язык или нет? – Она повысила голос:

– Не желаю я с ним разговаривать, сколько раз тебе повторять?

– Хорошо! – Стас поднялся со стула, отставил его в сторону. – Так и передам Барсукову. Поехала, мол, у Людки Ручейниковой крыша, и ничего тут, брат, не поделаешь!

– Вот так и передай! Поехала крыша и назад уже не приедет!

В ответ Стас покрутил у виска пальцем и, не попрощавшись, вышел из палаты.

Вновь открылась дверь, и на пороге возникла Антонина. Людмила вздохнула. В кои-то веки Стас послушался ее, но втайне-то она ждала совсем иного. Третий раз приезжает Денис в больницу, и в третий раз она отказывается встретиться с ним. Хотя только об этом и мечтает. Мысли о нем не покидают ее ни на минуту. Она перебирает в памяти мгновение за мгновением каждую их встречу и каждое их расставание. Она как за соломинку цепляется за каждое его ласковое слово, за каждый намек, который мог бы подтвердить его любовь к ней, и к вечеру настолько устает от этого, что начинает почти ненавидеть Дениса за те страдания, которые принесла ей эта безоглядная, сумасшедшая любовь.