Мой ласковый и нежный мент

На небе уже появились первые звезды, но до пасеки оставалось совсем немного, и она позволила себе этот короткий привал, присев на прогревшиеся камни и с удовольствием вытянув натруженные за день ноги. Вполне возможно, она и заночует на пасеке. Дед, славящийся своим гостеприимством и говорливостью, вряд ли отпустит ее в ночь, С каждым годом количество пасек в горах увеличивалось. Они разрешались и вблизи границ заповедника, к чему Людмила относилась неодобрительно и воспринимала как лишнюю головную боль. Но с пасеками все-таки пришлось смириться: дикоросы тоже нуждаются в опылении. Обычно на каждые сто ульев приходился один пасечник. Работали в основном старики, но в последнее время появились и крепкие сорокалетние мужики, и молодежь не старше тридцати лет. Месяцами жили они в полном одиночестве, и лишь раза три за лето приезжали на вьючных лошадях хозяева пасек, забирали мед, воск, взамен привозили продукты. Житье не слишком веселое, и даже в нынешние времена на эту работу шли неохотно. Может, поэтому среди пасечников попадались люди всякие: и те, кто бережно относился к природе, и те, кто жил одним днем, вернее сезоном.

К большой поляне, на которой располагалась пасека, она вышла к девяти часам вечера. Множество цветов, трава по колено – самое раздолье для пчел.

Не зря дед Банзай вот уже больше десятка лет именно сюда вывозит свои ульи, не доверяя их ни сыновьям, ни внукам.

Людмила огляделась. Поляна с некошеной травой, яркими таежными цветами и более темными колодами ульев выглядела как иллюстрация к сказке. В стороне на фоне черного леса стоял домик, над ним курился дымок и пахло свежим хлебом.

Она быстро пошла по тропе, но внезапно остановилась. На небольшом глинистом пятачке виднелся четкий след резинового сапога, точно такой же она видела неподалеку от берлоги.

Дед Банзай в компании с рыжим толстым котом встретил ее на крыльце и расплылся в радостной улыбке:

– Смотри-ка, кто к нам пожаловал! Людмила Алексеевна! – Прищурившись, он внимательно оглядел ее и одобрительно щелкнул языком. – А ничего смотришься! Я-то думал, что капиталисты непременно обманут, да еще и изуродуют, чтоб баб красивых у нас поменьше было!

– Они к нам деньги приехали зарабатывать, а не членовредительством заниматься, – улыбнулась Людмила.

– Ну тогда ладно. – Дед смахнул с широкой лавки рыжего кота, присел было сам, потом вскочил и, быстро оглянувшись по сторонам, пригласил:

– Скидавай обувку, проходи в дом. А это что у тебя? – обратил он внимание на шевелящийся тючок, который она оставила около крыльца.

– Медвежонок! Какие-то сволочи еще вчера убили медведицу. Не оставлять же его одного в лесу.

Погибнет.

– Погибнет, – согласился дед и спустился с крыльца. Освободил медвежонка от куртки, и тот сразу же облапил его ногу и тоненько заскулил.

– Есть просит. – Лицо деда жалобно скривилось. – Сейчас мы ему сгущеночки разведем, накормим…

Через полчаса сытый медвежонок спал в глубокой плетеной корзине в обнимку с большой пластиковой бутылкой, в которую дед вставил тряпочную затычку.

Через нее зверек приспособился тянуть разбавленное сгущенное молоко, слегка приправленное медом.

Сначала медвежонок ворчал, пытался вытянуть тряпку зубами, но потом сладкие капельки попали ему на язык, и дело пошло на лад. Насосавшись, медвежонок поворочался в корзине, поворчал и, уткнувшись носом в дедову старую меховую шапку, затих.

– Федор Яковлевич, можно я оставлю его у вас на пару дней, пока работу не закончу? А то несподручно мне его таскать с собой, – попросила деда Людмила, когда, поужинав, они опять вышли наружу.

– Оставь, чего там! – согласился дед. – Авось не объест, да и коту моему все развлечение будет. А то, японска мать, расфыркался, расшипелся, корзину его, видишь ли, заняли…

Продолжая ворчать на кота, Банзай выставил на крыльцо небольшой столик, воздвиг на него самовар, принес кусок сотов, свежевыпеченный хлеб, и они продолжили чаевничать на свежем воздухе в компании кота, которому политически грамотный дед в приступе справедливого негодования дал некогда кличку Красный Кхмер.

Отхлебывая чаек, дед посмеивался, то и дело поглядывая на Людмилу. Потом с одобрением сказал:

– Аппетит у тебя хороший, авось войдешь в тело. Для бабы тело – первейшее дело, иначе кто ее заметит! – Он засмеялся, погладил Кхмера по рыжей спине и принялся вдруг рассказывать: