Мой ледокол или наука выживать

В процессе работы выяснялось, что заказчик, путём удовлетворения своих личных потребностей, выводил нас на уровень наиболее насущных потребностей рынка. Конкурентоспособность самолёта стала непрерывно улучшаться с увеличением его продаж. Техническим выполнением этих задач занимался специальный проектировочный отдел — «кастомайзинг», куда я и попал.

Еще одна национальная черта — принимать на себя ответственность за выполнение работ, когда этого требует ситуация и предписывается государственной необходимостью, вне зависимости от собственной квалификации.

Явление это, безусловно, положительное и очень израильское. Как я уже упоминал, человеческие профессиональные ресурсы в государстве были ограничены. Профессионалов в новой, только-только создающейся промышленности было недостаточно. Люди брались за дело без соответствующей профессиональной подготовки только потому, что это было надо и что других людей в этот момент нет.

Механик по обслуживанию самолётов становился начальником производства. Техник — главным инженером. В период становления промышленности это было положительным явлением. Но потом, постепенно, переросло в тормоз прогресса. Люди, выполняющие определённые производственные функции, в силу того, что появились на заводе раньше и оказались там первыми, зачастую не давали появившимся позже профессионалам себя заменить.

Концерн «Израильская Авиационная Промышленность» во время моего поступления на работу переживал период, названный «румынским». В конструкторском бюро работников было мало и 90% из них составляли евреи из Румынии, приехавшие в 60-х годах. Их называли «корабельными инженерами»: они заявляли, что потеряли свои дипломы на корабле, когда ехали в Израиль. Большинство из них инженерами не были, в лучшем случае — техниками. Но все они подписывали друг другу свидетельские справки об окончании институтов. Один мой приятель, как-то сидя в заводской столовой, задумчиво сказал мне: «Я-то Илану справку подписал, но по моим расчётам, когда он окончил институт, ему, получается, было 17 лет». Те из них, которые и были инженерами, не заканчивали серьёзных, подходящих по профилю, институтов. Большинство приехавших из Румынии евреев поколения тех лет английского языка не знали, ивритом владели плохо, поэтому всю техническую документацию писали по-румынски.

Профессиональная справочная литература, лежавшая на столах у специалистов была, в основном, на русском языке. Наибольшей популярностью пользовались учебники Киевского и Рижского институтов гражданской авиации.

На первых порах меня прикрепили к молодому чертёжнику по фамилии Беркович. В его функции входило ввести меня курс дела. Беркович сам занимался элементарной чертёжной работой и часть её давал мне. Со мной говорил скороговоркой. Я плохо знал иврит, с трудом понимал отдельные слова, зачастую только догадываясь, что он хотел мне сказать. Игнорируя мои просьбы говорить медленнее и повторять. Он всячески демонстрировал, свое превосходство и открытую неприязнь. До сих пор непонятно, почему Беркович считал себя крупным специалистом в авиации, хотя его формальное образование — чертёжник — соответствовало восьми классам советской школы.

В конструкторском отделе было принято проверять чертежи друг у друга перед выпуском в производство. Однажды мне дали его чертёж на проверку. Я проверил его, пометил несколько типовых ошибок и вернул ему на исправление. Это было обычной практикой. Конструктор, работая над чертежом, привыкает к нему и перестаёт замечать свои ошибки. Неожиданно появился Беркович и без предисловия набросился на меня с проклятиями. Речь шла о том, как я осмелился поправлять его! Наш общий сосед объяснил Берковичу по-румынски, в чём состоят его ошибки. На этом инцидент, как мне казалось, был исчерпан.

Я считал, что скоро эта стадия моей чертёжной «абсорбции» закончится, и начнётся настоящая работа. Прошло два месяца. Неожиданно меня вызвал наш начальник Вольф. Во время войны он служил несколько лет в Советской армии механиком на самолётах и говорил по-русски. Он встретил меня словами:

— Леонид, ты хороший парень, но что с тобой делать?

Я с удивлением спросил его:

— А что со мной надо делать?

— Тебя надо увольнять. Ты абсолютно ничего не знаешь. У тебя, наверное, подделанный диплом.

— Кто сказал?

— Беркович! Он приходит ко мне почти каждый день уже два месяца и говорит, что тебя надо выгонять за неграмотность! Я хочу ставить вопрос о твоём увольнении! Что можешь сказать по этому поводу?