Мой любимый Бес

— Мы решили, что готовы завести ребёнка.

Что? Я смотрю на них. Они выглядят невероятно довольными и счастливыми. Я откашливаюсь и запиваю сухой кашель стаканом воды. Маме — сорок три, Леониду и того больше — скоро исполнится сорок семь.

— А не боишься, ма?

Она вспыхивает и опускает глаза:

— Конечно, я…

— Конечно, есть риск. Беременность и роды в зрелом возрасте — непростая задача. Но я со своей стороны собираюсь предложить все усилия, чтобы беременность протекала как можно спокойнее, — подхватывает Леонид Павлович.

— Протекала? То есть уже?

— Да, Ром. Я же ездила с тобой в больницу на днях…

Я наполняю бокал водой и осушаю его залпом.

— А не боишься, что ребёнок родится с отклонениями, а? Как у Андрюши, например?

Лицо мамы сначала бледнеет, но потом начинает покрываться пунцовыми пятнами — верный признак того, что вот-вот расплачется. Чувствую себя последним скотом на всём земном шаре, но кто-то же должен это сказать, разве нет? Или она думала, что за день до пятой годовщины смерти младшего брата я не вспомню о нём?

— Олечка, всё хорошо. Не расстраивайся. Сейчас можно уже на ранних стадиях выявить отклонения, — хлопочет вокруг мамы Леонид Павлович.

Он наливает воды и обмахивает её лицо, пока мама, судорожно схватив салфетку, начинает быстро-быстро складывать её во что-то большее, чем сложённый вчетверо квадрат. Я сижу, пригвождённый к месту. Именно я должен сейчас носиться вокруг мамы, а не этот больничный хлыщ. Именно я был с ней все эти годы. С пятнадцати лет, когда мы тащили вдвоём нашу семью и Андрюшу, больного ДЦП и с кучей других проблем. Было много… всего. Кадры проносятся перед глазами. Но именно я сейчас сижу неподвижно и спрашиваю неожиданно резко для себя:

Выявить отклонения — да, конечно. А потом что? Если они обнаружатся? Аборт?

— Мы в любом случае сохраним ребёнка, — твёрдо отвечает Леонид Павлович и забирает у мамы из рук замысловатое оригами.

Она тянется следом за следующей салфеткой и складывает, складывает, складывает, подгибает уголки, переворачивает, крутит в руках. У неё именно такой способ уйти от горькой реальности. Когда умер Андрюша, она ушла в себя. Мама только и делала, что складывала оригами, заставляя белоснежными фигурками все поверхности: полки, столы, стулья, потом перебиралась на пол и выставляла их там ровными рядами. Мне приходилось вырывать у неё из рук эту ненавистную белую бумагу и заставлять поесть хотя бы немного. Белые цветы, белые животные, белые фигурки кораблей и автомобилей… Белым была устлана вся квартира. Белым могильным саваном. Нужно ли уточнять, что с тех пор я не переношу белый?

Мама ушла в себя на долгие шесть месяцев. Потом начала понемногу возвращаться в реальность. Я заметил это по количеству бумажных фигурок: их становилось всё меньше и меньше с каждым днём. Окончательное пробуждение произошло тогда, когда она за целый день сложила всего одного бумажного лебедя. Потом мама подошла к зеркалу и удивилась тому, что так сильно постарела: в рыжеватых волосах пробилось много седины.

— Помоги мне, Ром?

Я помог: убил кучу времени на то, чтобы равномерно нанести на её волосы краску. Её резкий химический запах возвестил то, что жизнь потихоньку начинает идти своим чередом. А спустя несколько месяцев в жизни мамы появился Леонид Павлович, вдовец.

Я осторожно встаю из-за стола и покидаю квартиру: на меня не обращают никакого внимания. Так лучше. Не надо мне сейчас ничего…

Глава 16. Бес

На следующий день мы втроём усердно делаем вид, будто вчера ничего не произошло. Мама выглядит спокойной, лишь немного грустит. Но это и понятно: годовщина, как-никак. Мы встречаемся на кладбище, я приезжаю немного позднее мамы с отчимом — задержался в пути из-за пробок. Могилка брата выглядит ухоженной, только снегом припорошило подножье и памятник. Я присаживаюсь на корточки, обметая в сторону снег. Краем глаза замечаю, как мама смотрит куда-то в сторону. Я ещё не вижу, кого она там увидела, но догадываюсь. Может быть, я ошибусь хотя бы один раз? Но встаю и, глядя на приближающегося мужчину с двумя белыми, белыми, мать его, розами в руках, чувствую, как злость перемалывает своими зубами в мелкое крошево остатки благоразумия и выдержки, которой я никогда не мог похвастаться.

— Рома, постой. Рома, — цепляется за рукав моего пальто мама.

Я раздражённо стряхиваю её руку и иду навстречу уёбку, являющимся моим биологическим папашей. А он почти не изменился за все эти годы. Всё те же тёмные с лёгкой проседью волосы, красивое лицо с тяжеловатой челюстью, тёмные глаза. Только заматерел, ещё больше раздавшись в плечах. Больше всего меня раздражает, что я вижу его каждый день в зеркальной глади. Он смотрит на меня оттуда тем же тёмным непроницаемым взглядом, так же прищуривает глаза и тем же жестом поправляет волосы. Мне не нужно гадать, как я буду выглядеть через двадцать с лишним лет. Просто посмотреть на папашу будет достаточно.

— Зачем приехал? — вместо приветствия.

— Ты всё нарываешься? Отойди, дай поздороваться и поговорить с Олей.