Мой любимый Sputnik

— Я не могу вспомнить. Но “все” — это и есть “все”. В то время, когда я висела на чертовом колесе, запертая в кабине, он делал со мной — другой, на “той стороне” — все, что хотел. У меня, вообще-то, нет никаких страхов по поводу секса. Был и такой период в моей жизни, когда я относилась к сексу довольно свободно. Но все, что было со мной раньше, не имеет ничего общего с тем, что происходило у меня на глазах, когда я сидела в кабинке на чертовом колесе. Тогда это был абсолютно бессмысленный, грязный половой акт, который выполнялся с одной единственной целью — загадить меня. Фердинандо, со всеми его беспредельными трюками, со всем тем, что он вытворял со мной — своими толстыми пальцами, огромным членом, — он пачкал все мое существо, то, что есть “я” (впрочем, “я” на той стороне как-то не замечала, что ее собственное “я” заляпывают грязью). И в конце это был уже даже не Фердинандо.

— Не Фердинандо? — Я впиваюсь глазами в лицо Мюу. — Если это был не Фердинандо, то кто же тогда это был?

— Непонятно. Я не могу этого вспомнить. Во всяком случае, под конец это был не Фердинандо. А может, и с самого начала это был не Фердинандо.

Мюу приходит в себя и понимает, что лежит на больничной койке. Ее голое тело укрыто белой простыней. Ноют все суставы. Врач рассказывает, что рано утром один из работников парка нашел ее бумажник (который она выбросила ночью из окна) и таким образом узнал, что случилось. Кабинку опустили вниз, вызвали скорую. Мюу валялась, буквально сложившись пополам, на полу без сознания. Видимо, в тяжелом шоке. Зрачки не реагировали на свет. Руки и лицо были покрыты многочисленными ссадинами, блузка в крови. Ее доставили в больницу, оказали помощь. Никто не может понять, как она получила эти раны. Но все они — неглубокие, так что шрамов не останется. Полиция забирает в участок для дачи показаний того старика, который работает на чертовом колесе. Он совершенно не помнит, что усаживал Мюу в кабинку прямо перед закрытием парка.

На следующий день несколько местных полицейских приходят к ней в больницу, задают вопросы. Она не может толком ничего им объяснить. Полицейские внимательно смотрят на ее фотографию в паспорте, потом на нее и в недоумении хмурятся. На лицах появляется странное выражение, будто они по ошибке проглотили что-то не то. Полицейский смущенно спрашивает ее:

— Мадемуазель, простите за бестактность, вам действительно двадцать пять лет?

— Да, — отвечает она. — Столько, сколько в паспорте. — Она никак не может понять, почему, собственно, они задают ей такой вопрос. Но потом идет умыться в ванную и видит свое отражение. Ей становится ясно. Ее волосы, все до единого, побелели. Стали ослепительно белыми — как только что выпавший снег. Сначала Мюу думает, что это, наверное, отражение какого-то другого человека. Оборачивается назад. Никого нет. В ванной она одна. Снова смотрит в зеркало. И тут понимает, что эта женщина с белоснежными волосами — она сама и есть. Мюу теряет сознание, падает на пол.

И пропадает.

— Я осталась здесь, на “этой стороне”. Но другая “я”, или же часть меня, переместилась на “ту сторону”. Забрав с собой мои черные волосы, мое половое влечение, месячные, овуляции, может быть, даже само желание жить. А оставшаяся половина — вот она здесь, перед тобой. Все прошедшие годы я живу с ощущением, что тогда, на чертовом колесе в маленьком швейцарском городке, почему — не знаю, тот человек, который был “мной”, навсегда распался на две части. Или же это была какая-то сделка, кто знает. В любом случае у меня ничего же не отняли — так, чтобы захватить и пропасть с концами. Ведь та другая “я” точно все еще существует — на “той стороне”. И я это знаю. Между нами зеркало, отделяющее нас друг от друга. Но расстояние толщиной в одно стекло мне не преодолеть. Никогда.

Мюу покусывает ногти.

— Хотя, конечно, никто не может сказать, что это навсегда. Ведь правда? Возможно, мы когда-нибудь где-нибудь встретимся снова и соединимся в единое целое. Только есть здесь одна большая проблема, которую никак не могу для себя решить: где, с какой стороны зеркала отражается мое настоящее “я”? Это — та женщина, которая была в объятиях Фердинандо, или та, которая на дух его не переносит? Нет у меня никакой уверенности в том, что я смогу переварить этот хаос в своей голове.

После окончания летних каникул Мюу в Консерваторию больше не возвращается. Она бросает стажировку и возвращается в Японию. И больше никогда в жизни не прикасается к инструменту. Чтобы играть, воспроизводить музыку, нужна сила, а ее она утратила. На следующий год умирает отец. И она, став его преемницей, начинает заниматься делами фирмы.