Мой любимый sputnik

— Смотри, это как дорожный знак — стрелка, обозначающая одностороннее движение. Император — символ Японии, однако Япония — не символ императора. Понимаешь, нет?

— Думаю, что да.

— Но если, например, написать так: “Император — знак, обозначающий Японию”, эти понятия станут равнозначны. То есть, если мы произносим “Япония”, это означает то же, что и “император”, а если произносим “император” — это означает как раз “Японию”. Более того, получается, что оба эти понятия взаимозаменяемы. “Поскольку а = б, то и б = а” — то же самое. Вот в двух словах, что такое “знак”.

— То есть ты хочешь сказать, что император и Япония взаимозаменяемы? И что — такое возможно?

— Да ну нет же, не так! — Я в отчаянии замотал головой по эту сторону трубки. — Просто я стараюсь как можно проще объяснить разницу между “символом” и “знаком”. На самом деле я вовсе не собирался менять местами императора и Японию. Это всего лишь такой способ объяснения.

— Хм… — произнесла Сумирэ. — Кажется, до меня дошло. Как образ. В сущности, разница такая же, как между односторонним и двусторонним движением, да?

— Наверно, у специалистов есть более точное определение. А если хочешь найти такой образ, чтобы стало понятно сразу, думаю, твое сравнение вполне сойдет.

— Я всегда удивляюсь, как классно ты умеешь все объяснять.

— Вообще-то, работа у меня такая, — сказал я. Мои слова, непонятно отчего, прозвучали как-то плоско и невыразительно. — Тебе самой бы разок поработать учителем начальной школы — точно бы пригодилось. Каких только вопросов ни задают. “Почему Земля не квадратная?”, “Почему у кальмара десять щупальцев, а не восемь?” Сейчас я могу так или иначе ответить практически на любой вопрос.

— Должно быть, ты хороший учитель.

— Кто знает, — сказал я. Кто знает…

— Кстати, почему у кальмара десять щупальцев, а не восемь?

— А не пора ли мне снова поспать? Правда — я устал. Держу сейчас трубку — будто каменную стену подпираю. В одиночку. А стена еще чуть-чуть — и рухнет.

— Да… — сказала Сумирэ и на мгновение примолкла. (Так, прямо перед тем, как промчится поезд на Петербург, пожилой сторож на переезде с глухим переливчатым стуком опускает шлагбаум.) — Звучит как-то по-дурацки, но, если честно, я влюбилась.

— Хм… — Я вернул телефонную трубку из правой руки в левую. В трубке слышалось дыхание Сумирэ. Что я должен сказать на это — ни малейшего представления. И как уже часто случалось со мной в подобных ситуациях, я взял и ляпнул: — Но не в меня же?

— Не в тебя, — ответила она. Я услышал щелчок дешевой зажигалки: Сумирэ прикурила. — Ты как сегодня, свободен? Я хотела бы встретиться и поговорить.

— О том, что ты в кого-то влюбилась — не в меня, правильно я понял?

— Да, — подтвердила Сумирэ. — О том, что я ужасно влюбилась.

Я прижал трубку плечом и вытянулся на кровати.

— Вечером я свободен.

— Тогда в пять у тебя, — сказала Сумирэ. И затем, словно подумав, добавила: — Спасибо тебе большое.

— За что?

— За то, что ты ни свет ни заря так по-доброму отвечал на мои вопросы.

Я пробубнил в ответ что-то невразумительное, повесил трубку и выключил свет. За окном еще было совершенно темно. Перед тем как заснуть снова, я задумался, говорила ли мне Сумирэ “спасибо” когда-нибудь раньше — хотя бы раз. Уж один раз, наверное, говорила, но когда — я вспомнить не мог.

Сумирэ пришла ко мне чуть раньше пяти. Увидев ее, я не сразу понял, что это Сумирэ: она совершенно поменяла стиль. Короткая стрижка, челка, падающая на лоб, еще чуть ли не со следами ножниц. Поверх темно-синего платья с короткими рукавами накинут легкий кардиган; туфли — черные лаковые, на среднем каблуке. И даже колготки. Колготки? Я не сильно разбираюсь в женской одежде, но, похоже, все, что было на Сумирэ, стоило прилично. В таком наряде она выглядела красивее и элегантнее, чем раньше. Не могу сказать, что новый стиль ей не шел, напротив — Сумирэ абсолютно гармонично в него вписалась. Хотя, если сравнивать, я больше любил ее прежний несуразный облик. Но это, конечно, дело вкуса.

— Неплохо, — оглядев ее с головы до пят, заключил я. — Вот только не знаю, как бы к этому отнесся Джек Керуак.

Сумирэ улыбнулась — как-то иначе, изысканнее.

— Пошли погуляем?

Вместе мы отправились к станции по Дайгаку-доори. Зашли в наше кафе — мы частенько там бывали раньше. Сумирэ, как обычно, заказала кофе и пирожное “Монблан”. Апрель был на исходе, стоял ясный воскресный вечер. Перед входом в цветочные лавки красовались крокусы и тюльпаны. Мягкий ветер нежно теребил юбки молоденьких девушек и нес с собой пьянящий запах юных деревьев.