Мой любимый sputnik

— Я никогда не спала с женщинами, меня это как-то не привлекало. Но тогда я подумала: “Раз Сумирэ так сильно этого хочет — хорошо, я буду с ней. По крайней мере, никакого отвращения у меня это не вызывало. Ведь это была Сумирэ, а не кто-то. Я не противилась тому, что ее пальцы гладят всюду мое тело или когда чувствовала, как ее язык проникает мне в рот. Ощущение странное, однако я старалась просто идти за ним, отдаться ему, и все. Поэтому позволяла ей все, что она хотела. “Я люблю Сумирэ, и если так она может стать счастливее — все равно, пусть делает, что угодно”, — думала я.

Думать-то я могла сколько угодно, но тело и душа — две разные вещи. Понимаете? В чем-то мне было даже радостно от того, что Сумирэ так бережно, с такой нежностью прикасается ко мне. Но какие бы чувства ни были у меня в сердце, мое тело отторгало Сумирэ. Не принимало ее — и все. Только сердце и голова у меня были возбуждены, а все остальное тело оставалось твердым и сухим, похожим на каменную глыбу. Печально, но я ничего не могла с этим поделать. Сумирэ, конечно, чувствовала мое состояние. Ее тело горело от возбуждения, было мягким и влажным. Но я не могла отвечать ей тем же.

Я постаралась объяснить Сумирэ, что чувствую: “Я не отталкиваю тебя. Просто у меня не получается. После той истории, четырнадцать лет назад, я не могу быть ни с кем в этом мире. Такое решается не здесь — где-то в другом месте”. Я сказала Сумирэ, что если могу что-то сделать для нее — ну, скажем, пальцами, ртом, то сделаю, конечно. Но она хотела совсем другого, это я тоже понимала.

— Она чуть коснулась губами моего лба и попросила прощения. “Это все из-за того, что я люблю вас, — сказала она. — Я долго мучилась, не знала, что мне делать, но должна была попробовать”. — “Я тоже тебя люблю. Так что, прошу тебя, не переживай ни о чем. Я только хочу, чтобы мы были вместе, как прежде”, — сказала я Сумирэ.

А потом словно плотину прорвало — Сумирэ зарылась лицом в подушку и зарыдала. Она плакала бесконечно долго. А я все гладила и гладила ее голую спину. От плеч к пояснице, чувствуя пальцами все ее косточки, одну за другой. Мне тоже хотелось плакать, как она, но я не могла.

И тогда я поняла. Всю дорогу мы казались замечательными попутчиками, хотя были всего лишь одинокими металлическими болванками, и каждая описывала круги по собственной орбите. Издалека они смотрятся прекрасными падающими звездами. А на самом деле там — мы, запертые поодиночке, как преступники, внутри этих железок, и летим неизвестно куда. Если случайно орбиты двух спутников совпадают, тогда мы и встречаемся. И соприкоснувшись, даже способны узнать друг в друге родную душу. Но лишь на мгновение. Чтобы в следующий миг вновь оказаться в абсолютном одиночестве. Пока не сгорим где-нибудь дотла и не превратимся вообще в ничто.

— Когда Сумирэ наконец выплакалась, она встала, подобрала с пола пижаму; спокойно натянула ее на себя, — продолжала Мюу. — Сказала, что хочет уйти к себе и побыть немного одной. “Ты особо ни о чем не думай, — попросила я. — Завтра — новый день, все вернется на круги своя, все будет хорошо. Вот увидишь”. — “Да-да”, — ответила Сумирэ. Наклонившись, она прижалась щекой к моей щеке. Щека была влажная и теплая. Мне показалось, что Сумирэ прошептала мне что-то на ухо. Но так тихо, что я не смогла разобрать. Хотела переспросить, но она уже отвернулась.

Сумирэ вытерла полотенцем слезы и вышла из комнаты. Дверь закрылась, я снова закуталась в одеяло и прикрыла глаза. После всего, что было, мне казалось, я долго не засну, но удивительно — сон навалился на меня почти сразу.

Когда я проснулась в семь утра. Сумирэ нигде в доме не было. Возможно, рано встала (или вообще не ложилась) и ушла на пляж, решила я. Ведь ей хотелось, как она сама сказала, побыть немного одной. Странно, конечно, что не оставила записки, но после такой ночи ей вполне могло быть просто не до этого.

Я занялась стиркой, потом развесила ее постельное белье сушиться и села на веранде с книгой — ждать, когда Сумирэ вернется. Прошло утро, близился полдень, но ее все не было. Я занервничала и пошла проверить ее комнату, хоть и чувствовала, что это не совсем правильно. Вдруг я подумала: а если она уехала с острова? Но ее вещи были по-прежнему распакованы, кошелек и паспорт на месте, купальник и носки сушились в углу. На столе валялись монеты, бумажки для записок, разные ключи. Один — от входной двери коттеджа.

Мне стало как-то не по себе. Дело в том, что на пляж мы ходили через горы и всегда надевали прочные кроссовки и футболки поверх купальников. А полотенца и бутылки с минеральной водой клали в парусиновые сумки. Но и сумка, и кроссовки, и купальник — все осталось в комнате. Пропали только ее дешевые сандалии, купленные в соседней лавке, и моя тонкая шелковая пижама, которую я дала ей ночью. Недолго погулять рядом с домом — это еще ладно, но часами разгуливать в таком виде?