Мой любимый враг

После обеда я вернулась домой, а она по-прежнему так и лежала, даже позу не сменила. Я позвала её, наверное, уже чувствуя – что-то не так.

Маленькими шажками я медленно приближалась к дивану, а сердце колотилось так, что, казалось, сейчас разорвется. «Мама…» – продолжала я звать её, но голос сдал, а потом и вовсе сошёл на сиплый, едва слышный шёпот.

С минуту я во все глаза смотрела на нее, совершенно неподвижную, и боялась коснуться ее плеча, потрясти, попробовать разбудить. Боялась так сильно, что в животе как будто образовалась яма, подернутая льдом, а руки и ноги одеревенели.

Позже я узнала, что мамы не стало ещё ночью. То есть, когда я пила утром чай и думала, что мама спит, она уже… И, наверное, это стало тогда последней каплей. Оцепенение, которое навалилось в первые часы, рассыпалось как скорлупа. Я рыдала, билась в истерике, куда-то рвалась. Меня удерживали, потом вкатили успокоительное. Дальнейшее осталось в памяти чередой каких-то сумбурных, хаотичных отрывков.

После похорон меня взяла к себе тетя Валя. Сначала собиралась лишь на время, но потом оформила опеку, нашу квартиру сдала, ну и главное – забрала меня из прежней школы и пристроила в эту гимназию.

Естественно, Ян Маркович, наш директор, ни за что бы меня не взял с моей биографией, приди я сама по себе. Он так кичится тем, что здесь учатся только благополучные дети с перспективами. Тётя Валя, будучи его секретаршей, упросила. Да и то он согласился с оговоркой: если я успешно пройду все их тесты.

«Ты только не вздумай ни с кем драться и скандалить, – внушала мне тетя Валя, когда меня зачислили. – Не опозорь меня и не подведи. Иначе отправишься в детдом. И никому ни слова про отца! Поняла?».

Поначалу я, наверное, была в новом классе как волчонок. Чувствовала себя чужой, всё время ждала подвоха и заранее воспринимала одноклассников как врагов. Но они, может, и не встретили меня с распростертыми объятьями, однако и не обижали. А потом мы подружились с Женькой Зеленцовой, и постепенно я расслабилась.

Честно говоря, я и не ждала, что такая, как она – хорошенькая, ухоженная, нарядная, как куколка – обратит на меня внимание и, тем более, захочет дружить. Просто привыкла к тому, что прежние одноклассницы воротили от меня носы.

В ней тоже, конечно, проскальзывала поначалу снисходительность. Она одаривала меня своей дружбой как милостью. Пару раз я даже с ней ссорилась, когда Женька совсем уж перегибала, но позже мы сблизились, и свои барские замашки Зеленцова оставила для других.

К гимназии Женьку на огромном черном джипе подвозил её папа, а забирала мама – на серебристом седане. И тогда, в пятом классе, я ей отчаянно завидовала. Поэтому, наверное, сочиняла всякие небылицы про собственного отца. А потом, кажется, в позапрошлом году, в порыве взаимного откровения в ответ на её какой-то секрет призналась ей, что папа мой на самом деле сидит. Даже рассказала за что. И фотографии ей показала нашей прежней семьи, мамы, папы, Ариши. Женька обнимала меня, плакала и приговаривала: какой кошмар, какая несправедливость…

Тогда плакала, а сейчас… сейчас трясла моей тайной перед всеми, взирая на меня насмешливо, презрительно и злорадно. Честно говоря, меня убило именно её предательство, а не то, что правда всплыла. Быть пойманной на лжи, конечно, стыдно, но я бы всё это пережила, в конце концов мне уже не двенадцать лет. А вот то, как легко Зеленцова забыла годы дружбы, наши детские клятвы, да вообще всё… И из-за чего? Точнее, из-за кого…

Да, и Гольц этот… Только вчера он просил прощения, а сегодня снова отворачивается. Ну разве ж это не предательство?

14

Больше про отца в течение дня никто не заговаривал, не фыркал, не посмеивался, не косился на меня с осуждением. Даже Шлапаков больше не приставал ко мне. Да и Зеленцова общалась с другими девчонками, а в мою сторону – ноль внимания. И я, наивная, решила, что «проехали».

Неладное я заметила в столовой, когда рядом со мной никто не сел. И напротив – тоже. И, вроде как, это происходило случайно, с виду – ни намека на умысел. Наши между собой ничего такого не обсуждали, никаких знаков друг другу не подавали, просто как обычно усаживались за стол, смеялись, болтали, но… подальше от моего места. И через минуту-другую вокруг меня образовалась зона отчуждения.

– А ну, потеснитесь! – гаркнул Шлапаков и вклинился между парнями, и так сидящими плотно плечом к плечу.

И я всё поняла. Они решили меня игнорить. Не знаю, как это удалось Зеленцовой, в какой момент она успела всех подговорить и перетянуть на свою сторону. На уроке ничего подобного не происходило. На одной из перемен? Может быть… Но что она им ещё могла наплести? Не из-за отца же они так.Это было бы совсем тупо и несерьёзно.

Я сидела обескураженная и, если честно, раздавленная таким унижением. Словно меня публично опозорили. Будь это просто в классе – ещё ладно, было бы обидно, но не унизительно. А вот так, на виду у всех, словно я какая-нибудь прокаженная…

"Да пошли они! Подумаешь, – пыталась я себя утешить. – И одна посижу. Плевать! Не очень-то мне их общество и нужно…".