Мой лучший друг товарищ Сталин

Около огромной медной пуговицы стоял автор памятника скульптор Вучетич. Он задорно материл какого-то юнца, вероятно, помощника. При этом время от времени сгибал ногу и удало бил себя пяткой по заднице, будто собираясь пуститься в пляс.

При виде Кобы и Берии он потерял дар речи. Я с изумлением понял: Берия о визите не предупредил.

— Здравствуйте, товарищ Сталин, — наконец произнес ошалевший скульптор.

— Ну, показывай, — сказал Коба.

Мы подошли к стоявшей на низкой платформе гигантской голове, очень похожей сейчас на голову Черномора из пушкинской сказки.

С отверстия в затылке можно было войти внутрь. Лесенка в две ступеньки вела на платформу к этому отверстию, занавешенному ситцевой занавеской.

За занавеской звучали голоса.

Коба молча начал подниматься по ступенькам. Вучетич побледнел.

Коба приподнял занавеску и заглянул в свою голову. Я стоял за ним и из-за его спины увидел… В голове величайшего Вождя всех времен и народов разместили ящик, служивший столиком. В углублении носа Кобы расставили стаканы. Какой-то юнец, уютно усевшись в подбородке великого Вождя, разливал водку. Пара молодых людей, расположившись вокруг ящика, весело резались в картишки!..

Коба задернул занавеску.

— Я их уберу! Блядская молодежь, помощнички хуевы! Уберу! Сейчас же! Иосиф Виссарионович, сгною негодяев! — в отчаянии кричал скульптор, продолжая страстно лупить себя ногой по заднице.

Коба ничего не ответил. Он повернулся, и мы пошли к выходу. Но спокойно уйти нам не удалось. Недалеко от выхода стояла огромная нога Кобы. Рядом суетился охранник с винтовкой.

— Выходи! — кричал он ноге. — Стрелять буду! Минута на размышление! — Увидев нас, тоже потерял дар речи, забормотал испуганно: — Иосиф Виссарионович! Здравствуйте!

— Ну, что стряслось у тебя, докладывай, — с усмешкой сказал Берия.

— Двое, Лаврентий Палыч, залезли туда, они там…

В это время над ногой показалась женская голова. Высокая, здоровая девка, кровь с молоком — видно, недавно поступила, вылезала из ноги. Следом за ней — красавец-парень, похоже, из блатных. Оба застыли и в ужасе молча глядели на Вождя.

Берия с усмешкой смотрел на пару.

Коба и здесь не сказал ни слова. Продолжил путь к машине. Берия и я шли за ним. У автомобиля он остановился, помолчал, потом велел Берии:

— Вернись, наведи порядок.

— Абакумов распустил. Сам ебется с заключенными девками, — поспешил объяснить Берия.

— С ним мы тоже разберемся, — мрачно пообещал Коба.

Берия ушел, а мы поехали. В машине мне сказал:

— Не любит он меня. С какой радостью смотрел на безобразие. Неискренний человек. А вот Абакумова любит. Какой хитрец. Ты, конечно, понял, что он Абакумова о посещении не предупредил. Для чего? Как ты думаешь? Чтобы случилось это ЧП, чтобы товарищ Сталин подумал, будто Лаврентий нарочно подставляет Абакумова. Чтобы товарищ Сталин поверил, что Лаврентий Абакумова ненавидит. И по-прежнему доверял бы товарищ Сталин Абакумову, бериевскому холую. Но у товарища Сталина есть совсем другие сведения. Вот почему охота на Большого Мингрела ведется хитрожопым Абакумовым так медленно. И закончиться должна расстрелом маленьких мингрелов. Но товарищу Сталину интересен Большой…

Я понял: судьба Абакумова тоже решена.

Но будущая статуя Кобе понравилась. Вернувшись, он подписал постановление — водрузить статую на Волго-Донском канале, строительство которого подходило к концу.

Два с половиной миллиона рабов ГУЛАГа славно трудились. Два с половиной миллиона еще живых сегодня. Сколько их перемрет завтра, в эти страшные голодные послевоенные годы на великих стройках моего великого друга.

Расстрел штабов продолжается

Я уехал за границу и вернулся в столицу в разгаре лета 1951 года.

В Москве стояла нестерпимая жара. Термометр в тот день показывал тридцать два градуса. Кажется, 13 июля меня вызвали на Лубянку. Я там застал встревоженный улей.

На стенах (в который раз в моей жизни!) красовались отчетливые следы снятых портретов. Не стало изображений министра госбезопасности красавца Абакумова…

Нас собрали в актовом зале. Выступал только что назначенный новый министр госбезопасности Игнатьев. Никому не известный, скромный функционер, руководивший до того каким-то отделом в ЦК. Теперь он был назначен на такую должность! Но главная сенсация состояла в том, что он тоже был русский. Мы поняли: конец кавказским кадрам, потому что на очереди — сам Берия.

Игнатьев начал говорить. Было видно, как он… напуган. Растерянные глаза. Будто вернулась тень Ежова с такими же (в начале) растерянными глазами. Но я знал: чтобы подавить неуверенность и комплексы, этот тоже станет палачом.

Игнатьев обвинил садиста Абакумова… в мягкости к врагам! Грозя пальцем, объявил, что «Революцию не делают в белых перчатках» — фраза, постоянно повторяемая Кобой.

— Мы — «карающий меч Революции», и «белоперчаточникам и ротозеям» у нас нет места! — закончил новый министр опять же словами Кобы.

Так что подлинного автора выступления узнать было проще простого.