Мой лучший друг товарищ Сталин

— К сожалению, меня будут ждать большие трудности в Америке, Коба, — сказал я. — У меня особые агенты. Они работают не за плату. Мои агенты — это Карл Маркс…

Коба засмеялся. Это было его изречение. «Нет такого буржуазного деятеля, которого нельзя подкупить, — поучал он меня когда-то. — Только надо понять чем. Для большинства — это деньги. Если он остался неподкупен, может быть, пройдут драгоценности. Если и камешки не помогут, тогда пройдет женщина. А где не пройдет даже женщина, там пройдет… Карл Маркс».

— После того, как мы расстреляли многих из тех, кого мои леваки знали и уважали, — продолжил я, — работать станет непросто. Боюсь, что в Америке меня ждут проблемы с прежними моими информаторами, которые не прощают нашего постоянного подавления инакомыслия.

— Ты что такое говоришь? — возмутился Берия. — По-моему, ты зря вставил зубы.

— Помолчи, Лаврентий. Оставь нас одних.

Когда он вышел, Коба долго попыхивал трубкой, не произнося ни слова.

— Объяснишь своим, что все совсем не так. Что в научных кругах СССР существуют и поныне крупнейшие ученые с независимыми политическими убеждениями. Они считают, будто они над государством, однако все еще на свободе. Назовешь примеры — Капица, Ландау, Вернадский… — помолчал, произнес задумчиво: — И, хотя объективно с точки зрения диктатуры пролетариата они вредные люди… субъективно они люди честные, живущие в созданном их воображением мире. Они не хотят понять аксиомы: независимость ученого, вовлеченного в работы громадной государственной важности, является иллюзией… И товарищ Сталин им эту иллюзию не только прощает, он не раз награждал их…

— Я думаю, они мне ответят так: «Если их сейчас не посадили, значит — посадят потом».

Я наслаждался редчайшей возможностью сказать ему правду.

Коба посмотрел на меня с ненавистью, но сдержался, продолжил спокойно:

— Берия принес мне анекдот. «Человек умирает и попадает на небо. Видит надписи «Ад» и «Рай». Куда идти? Сначала ангелы показывают рай. В раю серафимы летают, пение херувимское…», — усмехнулся: — Помнишь, как мы пели? «Потом появляется черт — показывать ад. В аду — оргия с блядями, вино льется рекой. Покойник орет: «Хочу туда!» И тотчас черти потащили его на костер. Он вопит: «А где же девки? Где вино?» Ему отвечают: «Дурак, это был агитпункт». Так вот, сумей создать свой агитпункт. Ты скажешь им: «В конце концов Сталины приходят и уходят, а первое в мире социалистическое государство остается». Я разрешаю тебе так говорить. Но до пятидесятого года у меня должна быть бомба. Если не будет… тогда ты и вправду «зря вставил зубы».

Я знал: даже если бомба будет — случится то же самое. Ни этого разговора, ни фразы, которую он разрешил мне говорить, он никогда не простит. И еще я наконец понял, зачем он меня выпустил из лагеря. Коба воистину был Хозяин…

— Итак. С сегодняшнего дня вы работаете вместе — ты и Лаврентий… Он старший, и ты подчиняешься ему, — и добавил: — Пока… Человек он неискренний, как все мингрелы… Если что заметишь… учить тебя не надо. Ты по-прежнему личный агент твоего друга Кобы.

Он проводил меня до выхода из огромного кабинета — знак высшего благоволения.

Эстафету почитания принял Поскребышев, довел до лифта:

— Вы к нам, смотрю, опять зачастили… А то вас что-то не видно было, — с усмешкой (точнее, насмешкой) сказал он.

— Занят был. Чистил сортиры, — ответил я в тон, зная, что донесет. Но я должен был как-то рассчитаться за то, что меня назначили холуем этого мерзавца Берии.

Мой новый друг

Берия ждал в машине.

— Я вашу машину отпустил. Подвезу, если не возражаете.

Еще недавно он выбивал мне зубы. Сейчас мы сидели в его огромном ЗИСе и молчали. Начал я:

— Вы здорово придумали с М-им.

— Это не я. Это он. Мы должны быть, как пауки в банке, — миролюбиво пояснил он. — Ему нужно, чтоб драчка между нами не прекращалась…

Я не успел удивиться, почему он так смело говорит. Не успел даже подумать, не провокация ли это, как он пристально посмотрел на меня.

Здесь я мог бы написать: «И инстинктивно я почувствовал…». Но это будет неправдой.

Просто в глазах его читалась такая ненависть к моему другу, которая могла сравниться только с моей. И вновь наступило молчание.

Наконец он сказал:

— Это я попросил вас к себе. Мне показалось, что я… вас понимаю. Мы ведь оба грузины… Гордые, униженные грузины.

Я молчал.

Он продолжил по-грузински:

— Теперь о деле. Приехал английский министр Х. У него переводчик. У этого переводчика брат работает в Лос Аламосе. Их покойный отец — коммунист. Мы завербуем переводчика завтра… — Далее он изложил мне план завтрашней операции и спросил: — Ну как?

— Нехитро.