Мой лучший Новый год

В тот новогодний вечер отец получил еще одно приглашение на еще один недоступный конгресс, поэтому и был так невесел. Но дети ждали праздника, чуда, счастья, поэтому профессор Матвеев заправил чистый лист в пишущую машинку и написал два письма от лица барона Мюнхгаузена, чудесного враля, который, не будучи членом партии, мог отправиться куда угодно – даже на Альдебаран! Конверты папа распечатывал аккуратнейшим образом, заклеить их заново не составляло труда. Вот так письма профессора Феенкера и получили вторую жизнь – не научную, а сказочную…

За границей отец побывал впоследствии лишь один раз – в давно заочно любимой Финляндии. Костя, уже будучи взрослым, устроил для него большую выездную рыбалку, и профессор Матвеев начисто сразил местного проводника тем, что говорил на его родном языке и знал о финском житье-бытье не меньше его самого.

Тридцать шесть лет прошло с того Нового года – самого, как я теперь понимаю, счастливого в моей жизни. Уже одиннадцать лет, как за нашим праздничным столом нет и никогда не будет моего старшего брата Кости. Уже шесть лет, как я не покупаю новогодних подарков отцу. Я давно не радуюсь девятнадцатому января – потому что счастливые дни рождения бывают только в детстве, как настоящее лето и настоящая зима. Но в Новый год, в канун его, я всегда чувствую приближение чуда, неожиданного и бесценного, – и знаю, что это ощущение останется со мной до последнего дня моей жизни…

И где-то в далекой Германии барон в парике с косичкой пишет письмо моим детям, а потом, если Бог даст, напишет и внукам. Наш Мюнхгаузен будет жить вечно – как родительская любовь, которая не исчезает, даже когда земная жизнь окончена.

Он напишет – а они ему, конечно же, ответят!

Татьяна Веденская Новый год – семейный праздник!

Как же я устала в тот год. На память осталась фотография, ее сделал мой папа как раз за несколько минут до наступления Нового года, и у меня там настолько усталое лицо, что его обладательницу хочется немедленно отправить в какой-нибудь профильный санаторий. Синяки под глазами, серый цвет кожи, своеобразная мимика, когда невооруженным глазом видно, что человеку тяжело произносить слова, даже такие короткие, как «да» и «нет». И сегодня, когда прошло много лет, я могу закрыть глаза и вспомнить это чувство – туманящая разум усталость, ватные ноги, непреодолимое желание швырнуть что-то об стену и чтобы разлетелось на тысячи мелких осколков. Кто-то рассказывал мне о кафе, где разрешено бить рюмки о кирпичную стену. В тот год это было бы лучшим местом для меня, чтобы встретить праздник. Но мы с мужем решили по-другому, и могу сказать одно: я действительно этого хотела, очень хотела. Три дня вдвоем с мужем. Только я и он. И сияющий Невский. Впрочем, мне тогда подошел бы любой центральный проспект, лишь бы подальше от моих обожаемых деток. Три дня – это же немного, верно?

– Питер так Питер, – вздохнул мой отец и добавил: – Может, все-таки останетесь?

– Мы уже отель забронировали, пап! – Я тут же состроила жалобную моську, и он перестал хмуриться. Папа никогда не мог мне отказать, всегда баловал, всегда шел у меня на поводу. На мой взгляд, именно таким и должен быть настоящий отец. Вот и в этот раз он только вздохнул глубже и кивнул. Сборы начались.

Помню, я радовалась как ребенок. Мы действительно давно никуда не выезжали с моим мужем, почитай что с момента нашего знакомства. Кризис девяносто восьмого съел все наши накопления, а вялая, как ягодицы старушки, экономика двухтысячных добила окончательно. Мы работали, работали, работали, попутно родив второго ребенка. Кесарево было тяжелым, с осложнениями, потом дочь долго лежала в реанимации, и каждый день, когда врач говорил мне, что состояние ее «стабильно тяжелое», что-то внутри меня обрывалось и летело в пропасть, где разбивалось о камни. Когда нам все же отдали ребенка, я поверить не могла, что она со мной и что она такая крошечная. Она спала только у нас на груди, как котенок, которому холодно в любом другом месте. Мы дежурили посменно, то я лежу, муж ходит, то муж лежит, я могу распрямиться, хоть обед сварить. Но такая роскошь – не каждый день.

Старшая дочь – стойкий оловянный солдатик. Спрашиваю:

– Ты не против, если мы с папой уедем на три дня?

– Я – «за», – отвечает терпеливый ребенок, не хочет расстраивать маму. Она-то все видит, она слышала, как я кричала, что если не высплюсь так, чтобы хотя бы одну ночь – от начала до конца, то сойду с ума. – Только привезите мне что-нибудь.

– Что? – уточняю.

– Привезите пони, – отвечает она. Ребенок! Шесть лет, а мир вокруг нее уже непоправимо изменился. Какой-то психолог сказал мне, что старший ребенок – это развенчанный король. Он теряет свое положение раз и навсегда, когда рождается второй ребенок. И этого потерянного королевства ему искать всю жизнь. Ищем, ищем.

– Езжайте уже, – машет рукой мама.