Мой лучший Новый год

Сидящий рядом со мной Лук Франсуа покадрово описывал мне их дальнейшее скорбное путешествие: клетка в лейтенантском офисе – кандалы – проходка лилипутским шагом перед окном дежурного контролера – погрузка под автоматами в зарешеченный спецавтобус – десятиминутная поездка на северную сторону – выкрикивание имени и номера – веселый лай овчарок из К-9 – невеселое приветствие охраны карцерного корпуса – переодевание в оранжевые комбинезоны – конвоирование по гулкому и улюлюкающему коридору – попадание третьим или четвертым номером в двухместный бетонный мешок.

…В тот вечер нас продержали в «джиме» ровно до без пятнадцати десять. Возбужденные концертом, но главным образом последующим коллективным наказанием, каторжане быстро расходились по своим отрядам. Менты были повсюду – у входа в корпуса, на территории, в отрядных «пультах управления». Мой барометр показывал на «бурю», «разборки» и «наказание». Все так и оказалось.

Федеральное исправительное заведение Форт-Фикс закрыли на три дня. Работали лишь столовая и тюремная фабрика «Юникор», выполнявшая заказ правительства и армии. Периодически зэков дергали на «интервью» в спецчасть или к отрядным канцлерам и ведущим. Все остальное не по-рождественски безмолвствовало, включая телефоны и телевизоры, которые нам запретили в отместку за нападение на черных хористок.

Предпраздничной суматохи не наблюдалось: мы с тоской в глазах слушали радио, валялись на койках и выглядывали в грязные окна. Три дня взаперти, с перерывом на подконвойные и поотрядные походы в столовку…

На четвертый день зону открыли. Зэки с радостью первоклашек выскочили на свежий воздух и разбрелись на работу, в школу, больничку, магазин, «джим» и тюремные кружки. До Нового года оставалось еще несколько дней, а соответственно – определенный запас менее торжественных мероприятий, включая и новогоднее украшательство наших скорбных бараков.

Идя навстречу Рождеству и Новому году, администрация зоны объявила межотрядный конкурс на лучший праздничный декор. Не вспомнить советские пионерлагеря с похожими затеями и инициативами я просто не мог. И там, и здесь активисты-поделочники проявляли чудеса изобретательности, создавая шедевры из подручных средств. Вернее, из г… делали конфетку.

Как-то раз, вернувшись из очередного библиотечного «забоя», я зашел в корпус и остолбенел от удивления. В углу главной «телевизионной комнаты» стояла украшенная самодельными игрушками, задрипанная пластиковая елка с редкими ветками и ободранным стволом. В тот момент она показалась мне красивее, чем главная рождественская ель у Рокфеллер-центра в Нью-Йорке. Даже без разноцветных огней, стеклянных шаров и привычного «золота-серебра» произведение прикладного тюремного искусства светилось словно изнутри, напоминая елку из моего воронежского детства.

Это навевало грусть и совершенно ненужную ностальгию.

Небольшие ярко-желтые пузырьки из-под искусственного лимонного сока вполне удачно заменили подвески из хрусталя Сваровского. Вокруг дерева красиво лежали пустые разноцветные коробки для «подарков», украшенные коллажами из рождественских открыток. На зарешеченных снаружи окнах белели вырезанные из кухонных салфеток детсадовские снежинки. Стены «красного уголка» и главного коридора пестрели гирляндами, склеенными из красочных страниц глянцевых журналов. Повсюду пушилась туалетная бумага, выступая в новом для себя «снежном» амплуа.

Тюремная эклектичность, помноженная на мультикультурность и рождественский сюжет, раздвинула границы возможного и невозможного. Дизайнерское воображение в отсутствие самого необходимого породило абсолютно новое направление в оформительском искусстве: «пенитенциарный импрессио-примитивизм».

В тот же вечер в отряд пришла какая-то культурно-массовая комиссия, которая оценивала праздничное пенитенциарное украшательство. На следующий день нам объявили: стараниями отрядных господ-оформителей мы выиграли общетюремное соревнование на лучший дизайн! Поэтому несколько дней отряд № 3638 выпускался на кормежку самым первым.

…Ближе к Кристмасу и Новому году и без того длинные и взрывоопасные телефонные очереди достигали своей критической отметки. Народ явно психовал. Из года в год добрые дяденьки и тетеньки из Федерального бюро по тюрьмам добавляли в декабре сто «праздничных минут». Теперь мы могли говорить не 300, а целых 400 минут в месяц – на все про все 13 с половиной минут в день.

Мне не хватало ни обычных трехсот, ни новогодних четырех сотен. Хоть убей, но я никак не мог понять простой вещи – зачем вообще вводились ограничения на звонки?

Программные заявления тюремного ведомства провозглашали, что власти поддерживали укрепление «связей заключенного с семьей и обществом». За десять дневных минут прослушиваемых телефонных разговоров особо крепких мостов построить было нельзя. Разве что подвесной мостик на соплях и лианах.

Тем не менее в Форт-Фиксе я научился радоваться малому: новой «молнии» на телогрейке, вовремя полученной газете, хорошей песенке по радио и даже пресловутому солнышку над головой.