Мой маленький Советский Союз

– Они и в жизни влюблены друг в друга – Нелли и Миша, – слышу я сзади чей-то восхищенный шепот: в третьем ряду сидят одноклассники Миши.

Мир меркнет. И тихо струится, заволакивая бездну, влажный, нежный свет. Он одновременно и белый, и синий, и золотой. И немного розовый.

Это я, взявшись за руки с Маленьким принцем, иду куда-то по воздуху. Лечу куда-то. Скатываюсь кубарем в рвы и, поднявшись, снова иду.

Я вспоминаю, как на кровать ко мне, мечущейся в температурном бреду с кораблем-Гулливером внутри, подсаживается полуглухая девочка со слуховым аппаратом и принимается уверять:

– Ничего, ты еще выздоровеешь. Ты, главное, не бойся. У нас доктора – волшебники. Может, ты хочешь пить? Принести тебе воды? А хочешь кефира?

Она так вкусно предлагает кефир – взрослые так не умеют. Взрослые – пустые, как те десять тысяч новых роз взамен той, первой, оставшейся на маленькой планетке, нашей главной планетке, от которой нельзя отрываться. Которую нельзя покидать даже на время, и всегда надо устремлять к ней свой сердечный свет. И ловить – встречный.

А как же Лис, Лис, Лис?

Кто возьмет его за руку, напоит водой, подведет к самолету?… Кто его приручит?

Кто его спасет, если все волшебники будут преданы лишь одной своей Розе?

Девочка со слуховым аппаратом, заикаясь, с трудом выговаривает слова, но она очень старается, помогает себе жестами, и ее неправильная, своеобразно артикулированная речь кажется речью инопланетянки. Другие дети иногда посмеиваются над ней, а она, выпалив в ответ что-то гневное, плачет. И те же дети принимаются ее утешать: лежащие в больнице дети беззлобны.

Их так много, что пришлось поставить кровати даже в коридор. «Ну, можно ли болеть уже сызмальства! И откуда вас столько?» – сетует медсестра, привыкшая давать лекарство и воду из будничного далека. А я так хочу к этим детям, звонко смеющимся, лежащим в следующей за моей просторной палате.

Справившись с Гулливером, я все-таки попаду туда и тоже вольюсь в их вольные игры, подхватив плещущийся в эфире оранжевыми волнами непринужденный смех. Эти волны порхают, как бабочки. Хоть у некоторых и нет крыл. Двое – мальчик и девочка – спустились однажды, смеясь, в пустой бассейн и станцевали танго на нежно-голубом кафеле, чуть отливающем фиолетовым цветом. А после, вернувшись в палату, оборвали крылья двум мухам, ползущим по оконному стеклу, чтобы поиграть с ними. И с тех пор сами стали бескрылыми.

Бродит между кроватями, а чаще просто стоит, засунув в рот палец, брошенная матерью малышка, которую привезли из Дома малютки с какой-то почечной болезнью. Она очень задумчива и готова принять на веру и выполнить любое приказание, которое принимает за чистосердечную просьбу. Заметив это, некоторые дети постарше прикалываются: «Катя, подними руки! И стой так!.. А теперь опусти!.. Ну, молодец, молодец… Дурочка!..» Катя и поднимает, и опускает, как по команде. Но по лицу ее чувствуется, что она, в общем-то, сбита с толку – вокруг столько бестолковщины, ведь это уже дети постарше.

Улучив момент, когда никто не видит, я беру эту девочку на руки и быстро, горячо прижимаю к груди. Потом, опустив на пол, смотрю ей в глубокие серьезные глаза и ощущаю свое бессилие перед разводящей нас судьбой. Сейчас она повернется и уйдет. И я – повернусь и уйду. И вскоре мы побежим в разные стороны по переходящему в пустыню лугу, а если и встретимся, то уже за горизонтом. Там, где кончается жизнь…

– Ты уходи, уходи, уходи… Иди к своей Розе, – говорю я, как Лис.

– Да никуда я не уйду! – вдруг отвечает Маленький принц. – Я вас всех забираю к нашей Розе.

Вернувшись домой со спектакля, я написала «Манифест предателя».

МАНИФЕСТ ПРЕДАТЕЛЯ

Когда я подхожу к дальнему с намерением побыть с ним более трех дней, то это означает, что я необратимо меняю течение его жизни и отвечаю за это. Это означает, что я ему ДОЛЖНА НАВЕКИ – ВЕЧНУЮ ЛЮБОВЬ.

Если же я не способна соответствовать этому своему кредо, то считаю себя предателем. И попрошу так меня и называть. Потому что, как и большинство людей, я чаще всего пребываю в шкуре предателя.

Но я призываю и других присоединиться к моему добровольному выбору и считать себя предателями Любви, вплоть до того дня, пока мы не сумеем сделать свою любовь – Любовью.

3

После восьмилетки нашего класса «А» не стало. Тех, кто остался учиться дальше, разделили и присоединили к параллельным классам.