Мой марафон

Слёзы и правда навернулись, потому что Таня, как сквозь туман, разглядела вдруг у двери какое-то новое лицо. Она моргнула несколько раз, протёрла глаза и тогда отчётливо увидела, что в комнате стоит тётя Шура, нянечка, которая тут и живёт, при школе.

И ещё Таня услышала, что тётя Шура, оказывается, о чём-то говорит.

— ...времени не было взяться,—говорила тётя Шура.—А сегодня беру, значит, разворачиваю... А из кармашка конверт падает... Что такое, думаю, может, нужное чего? Батюшки! Гляжу, там деньги торчат!.. Ну, вот и принесла... Нате... А рубашечка ваша к обеду обязательно будет...

Тут только Таня опомнилась и начала понимать, что происходит. Зато все другие перестали вообще что-либо понимать — это было видно по их лицам.

Тане вдруг сделалось ужасно смешно, и она заулыбалась вовсю, как недавно Миша, и захихикала, а ребята, наверно, решили, что она сумасшедшая.

Но они недолго оставались при этом мнении, потому что Таня им рассказала...

А потом, когда все они пошли покупать для Тани новую кофту, Миша спросил:

— Зачем ты так сделала?

— Не знаю,— ответила Таня.

«Я - РОБИН ГУД»

1

«Дорогой сэр!

Мне выпала большая честь адресовать именно Вам самое первое письмо в моей жизни. Почему первое?.. Но позвольте сначала представиться: Робин Гуд. Да, да, тот самый — защитник бедных и обездоленных, верный друг обиженных и всегдашний противник неправды, лицемерия и жестокости.

Не слишком ли много, Вы скажете, беру я на себя? Отнюдь, добрейший сэр. Ибо все беды, столь подробно перечисленные мною выше, вырастают, по моему разумению, из одного корня, и вот его-то, этот корень, я и рублю добрым своим мечом и пронзаю стрелами из гибкого лука, дабы не давал он пищи новым побегам и чтобы не наполнялись они коварными соками Зла.

Но вернёмся к началу письма. Да, оно для меня первое... Вы скажете: «Ха! Робин Гуд и писать-то никогда не умел!» И будете совершенно правы, дорогой сэр. Воистину так. И читать тоже... Но, дорогой сэр, «сэ ля ви», как говорят норманны, или другими словами: «Беда зла — научит и козла». И вот я тоже научился. Недаром у меня в отряде есть бывший монах по имени Братец Тук. Он-то и передал мне эту премудрость. И в результате — моё первое письмо на Ваш суд и на Вашу милость.

Между прочим, не знаю, как другие, а я горжусь своим именем и своей фамилией. «Робин» — по-нашему «малиновка», такая весёлая славная птица, в которую никто, кроме самых отъявленных глупцов, никогда не пустил ни одной стрелы. Ну, а «Гуд» — значит «шапка», или «капюшон», коли хотите... Так что в переводе я зовусь Робин Шапкин или, если угодно, Робин Капюшонов.

Но это всё так, «преамбула», как говорят дипломаты. А теперь о главном. Прошептали мне о том травы на лугах и кусты на опушках, прошелестела листва вековых дубов, пропели птицы в глубине Шервудского леса... О чём? Что Вы нездоровы, дорогой сэр. Но это ещё полбеды. (Я и сам лишь недавно оправился от ран, полученных в схватке с людьми шерифа Ноттингемского. Эх, и жаркое было дело!..) Беда же в другом: в том, что взор Ваш печально скользит по людям и предметам, ни на чём не задерживаясь, и ум Ваш занят больше размышлениями о болезни, чем о жизни во всем её великолепном многообразии, а дух Ваш слаб и не хочет помогать Вашему телу поскорее побороть недуг.

Но вспомните, сэр, что сказал однажды норманнский хирург Амбруаз Паре: «Весёлые люди быстрей выздоравливают». Неплохо сказано, чёрт побери... Не могу обойти молчанием и слова учёного сакса Сиденгама, который, как-то заметил, что «прибытие в город одного паяца значит гораздо больше для здоровья жителей, чем десятки гружённых лекарствами мулов». А ведь учёные эти мужи на ветер слов не кидали, дорогой сэр!

И ещё одно — хотя жаловаться, поверьте, не в моём обыкновении. Недавно я длительное время лежал, весь израненный, на козьих шкурах в полутёмном сыром шалаше с кувшином воды и куском оленьего мяса у изголовья, а добрые мои йомены целыми днями рыскали по лесу в поисках пищи или другой какой добычи, и лишь вечерами, да и то не всегда, слышал я человеческие голоса.

Вас же, дорогой сэр, как сообщили мне смелые мои разведчики, окружают многие тома книг; слух ваш весь день услаждают звуки из деревянного ящика, а отрадой для взора служат туманные видения на стенке другого ящика. И у Вас есть любящие родители и неплохие соседи, а друзья не забывают Вашего дома.

Задумайтесь над моими словами, сэр. Я старше Вас и желаю Вам только хорошего.

Не сообщаю своего адреса, ибо в Шервудском лесу ещё нет почтового отделения, и письма могут затеряться. Однако надеюсь на Ваше милостивое разрешение писать Вам еженедельно или даже чаще послания, которые, быть может, хоть в малой степени послужат улучшению Вашего настроения, а значит, и здоровья.

Чао, или пока, как говорят у нас в доброй старой Англии.

Ваш Р. Гуд».

2