Мой Михаэль

«Я больна», — пыталась прошептать принцесса. Она видела розоватые вспышки на востоке, над Горой Сионской, со стороны Иудейской пустыни. Первые искры фейерверка в честь праздника, не ей предназначенного. Нетерпеливые убийцы склонились над ней. В их глазах принцесса видела жалость, вожделение, презрение. Так юны они. Смуглые, красивые до безумия. Гордой и молчаливой хотела я предстать перед ними, но тело предало меня. В тонкой ночной рубашке распростерлась принцесса на ледяных изразцах. Открытая пронзительным взорам. Близнецы пересмеивались. Белели их зубы. Дрожь, не предвещающая ничего хорошего, пробежала по их телам. Словно улыбка развращенных юнцов, когда видят они улице женщину, чью юбку неожиданно взметнул вверх порыв ветра.

По улицам и площадям движется броневик с громкоговорителем. Четкий, размеренный голос сообщает приказы новой власти. Предупреждает о полевых судах и о расстрелах без всякого сожаления. Сопротивляющиеся будут расстреляны, как бешеные собаки. Навсегда миновали времена безумной Ледяной Принцессы. Даже белому киту не скрыться. Новая эра властвует в городе.

Я слышу, но как бы не слышу — руки убийц простерлись надо мной. Оба они хрипят надсадно, словно бьющееся связанное животное. В глазах их бушует разврат. Упоительная сладость боли заливает меня от макушки до кончиков пальцев на ногах. Острые искры, вызывающие сладкую дрожь, пробегают по спине, растекаясь по плечам, по всему телу. Беззвучный крик, сорвавшись, скатился внутрь.

К лицу моему прикасаются — не касаясь — пальцы Михаэля. Он хочет, чтобы я открыла глаза. Разве не видит он, что глаза мои широко раскрыты? Он хочет, чтобы я слушала его. Но кто еще из женщин слушает так, как я. Он все трясет и трясет мои руки. Касается губами моего лба. Все еще принадлежа снегу, я уже влекома иными силами.

XXXII

Миниатюрен и будто выточен, как китайская фарфоровая статуэтка, наш доктор Урбах с улицы Альфандари. Скулы у него высокие, взляд грустный и добрый. Во время осмотра он, по обычаю, произносит небольшую речь:

— Через неделю мы будем здоровыми. Абсолютно здоровыми. Мы просто простудились и вели себя весьма плохо. Тело старается выздороветь, но душа, быть может, не пускает. Тело и душа связаны не так, как, скажем, водитель со своим автомобилем; они, скорее, связаны, как витамины, что имеются в пище. Госпожа Гонен, госпожа Гонен, ведь вы уже сама — мать, и пожалуйста, примите расчет и маленького мальчика, господина Гонена. Нам необходимо предоставить телу абсолютный покой. И нервам, и душе — тоже. Это прежде всего. Можно также прописать нам аспирин — три раза в день. Горлу полезен мед. А еще хорошо нагреть комнату, где мы лежим. И вовсе не надо спорить с госпожой. Только сказать ей «Да, да». И еще раз: «Да». Нам необходим отдых, покой. Всякие разговоры — повод к осложнениям или душевным страданиям. Говорить как можно меньше. Вести лишь а самые элементарные разговоры. Нейтральные. Нет в нас покоя. Абсолютно нет покоя. Можно мне немедленно позвонить по телефону, если возникнет какое-либе осложнение. Но если вдруг появляются симптомы истерики, то следует молча, терпеливо переждать. Не нужно драм. Пассивность публики убивает «драму», подобно тому, как антибиотик убивает вирус. Необходим полный покой. Внутренний покой. Желаю полнейшего выздоровления. Прошу вас.

К вечеру мне стало лучше. Михаэль привел в мою комнату Яира, чтобы тот издали пожелал мне спокойной ночи. И я тоже с усилием прошептала: «Спокойной ночг вам обоим». Михаэль приложил палец к губам: разговаривать запрещено. Не напрягать голосовые связки. Он накормил ребенка и уложил его спать. Затем вернулся в нашу комнату. Включил радио. Взволнованная дикторша рассказывала о предупреждении, посланном президентом Соединенных Штатов. Президент требует сдержанности от всех сторон. Проявить терпимость. Избегать взрывопасных ситуаций. Неподтвержденные сведения о вводе иракских войск в пределы Иорданского королевства. Политический обозреватель настроен весьма скептически. Правительство призывает к бдительности, и в то же время — к хладнокровию. В словах военных комментаторов чувствуется неуверенность. Дважды заседал французский кабинет Ги Молле. Известная актриса покончила жизнь самоубийством. В Иерусалиме и этой ночью ожидаются заморозки.

Михаэль сказал:

— Симха, домработница Хадассы, придет к нам и завтра. А я возьму день отпуска. Я буду говорить с тобой, Хана, но ты не отвечай мне, потому что тебе нельзя разговаривать.

— Не тяжело мне, Михаэль, и совсем не больно, — прошептала я.

Михаэль поднялся с кресла и присел на краешек моей постели. С осторожностью сдвинул он край одеяла. Даже простыню закатал, сел на матрас. Несколько раз покачал он головой вверх и вниз, словно, наконец-то, ему удалось решить некое сложное уравнение, и он вновь и вновь проверяет свои вычисления. Какое-то мгновение он вглядывался в меня. Затем прикрыл ладонью лицо. Не мне, а своим мыслям он сказал, наконец:

— Я жутко испугался, Хана, когда, вернувшись домой в полдень, застал тебя такой …