Мой милый враг

Глава 27

Они вернулись вчера вечером.

Лилиан Бид.

Эйвери сложил записку. Под словом «они», без сомнения, подразумевались Эвелин, Бернард и мисс Мейкпис. Одной короткой фразой Лили выполнила свое обещание. Пожалуй, от женщины, которая даже из новой ливреи для кучера извлекала тему для объемистого письма, можно было ожидать большего — какого-нибудь намека или предостережения… Боже правый, подумал Эйвери, скомкав записку, еще совсем недавно они делили ложе, так неужели ей нечего было сказать ему в этой записке, кроме каких-то четырех слов?

Он швырнул листок на узкую кушетку, которую снимал за шесть шиллингов в сутки в трактире «Собака и заяц». Ему не хватало Милл-Хауса — вернее, того, что Лили сделала из Милл-Хауса: его спокойной, непринужденной атмосферы, полной домашнего тепла и уюта.

И еще ему не хватало Лили. Той самой незаурядной, поразительно прекрасной женщины, которая не оставила камня на камне от его предубеждений и сумела завоевать его полное и безоговорочное уважение. Его привлекало в ней все — ее острый язык, ее чисто хозяйская скупость в делах, ее нелепая кампания по спасению скаковых лошадей и даже то искреннее смущение, которое вызывала в ней юношеская влюбленность Бернарда. Он уже не представлял себе, как сможет жить без нее дальше.

В любом случае ему казалось немыслимым жить в Милл-Хаусе без Лили. Этот дом принадлежал ей. Все в нем, от дешевой копии севрской вазы и до удобной гостиной на первом этаже, носило на себе отпечаток ее индивидуальности. Даже эти проклятые портреты в до смешного претенциозной фамильной галерее почему-то связывались в его сознании с нею. Милл-Хаус мог оставаться его домом лишь до тех пор, пока Лили была в нем хозяйкой.

Эйвери нагнулся и, достав из-под примятого матраса потрепанный саквояж, вынул оттуда туго перевязанный сверток. По крайней мере он еще мог найти достойный выход из того переплета, в который угодил не по своей вине.

Затем он сорвал с вешалки пиджак и покинул трактир, кивнув мимоходом раскрасневшейся служанке, которая мыла выбеленные известью ступеньки. Путь его лежал в Милл-Xayc.

— Вот, возьми. Этого вполне достаточно, чтобы восстановить конюшню и снова сделать поместье доходным. — С этими словами Эйвери швырнул на стол толстую пачку купюр.

Вид у Лили был холодным и неприступным. Похоже, она уже успела взять себя в руки. Ее безупречно чистые штаны и накрахмаленная рубашка были жесткими, словно одежда китайского мандарина. Она посмотрела на сверток:

— Это еще что такое?

— Твои деньги.

Она подняла голову, и он поймал на себе ее спокойный, настороженный взгляд.

— У меня нет никаких денег.

— Нет, есть. Это те самые деньги, которые ты высылала мне в течение пяти лет. Мое содержание. Я не истратил ни пенни.

На какой-то миг в ее потухших глазах вспыхнули искорки интереса. В данную минуту у него оставалось лишь одно, что он мог ей предложить, единственный дар, который она еще могла от него принять, однако ему придется действовать крайне осторожно, иначе даже такая ничтожная, с его точки зрения, мелочь будет ею отвергнута.

— Я тебе не верю, — ответила она.

— Мне ровным счетом наплевать, веришь ты мне или нет, — солгал он. — Перестань строить из себя оскорбленную в своих лучших чувствах дебютантку и подумай хорошенько.

Его слова возымели желаемое действие. Выражение боли и настороженности исчезло с лица Лили.

— Я вовсе не считаю себя оскорбленной в своих лучших чувствах, — произнесла она громко. — Уверена, что ты предложил мне свои деньги из самых благородных побуждений…

— Послушай, Лили, — перебил он ее, вытащив из кармана портсигар и задумчиво уставившись на его содержимое. — Я сделал ставку на тебя — и проиграл. Возможно, я эгоист, но надеюсь, что это не мешает мне оставаться джентльменом.

— О да, — донесся до него чуть слышный ответ. — Никто и не спорит с тем, что ты джентльмен.

Эйвери взял наконец сигару, не спеша откусил ее кончик, зажал между зубами и лишь после этого поднял на нее глаза.

Она не шевельнулась.

— В общем, — продолжал он, не вынимая изо рта сигары, — если ты поразмыслишь над моими словами хотя бы минуту, то поймешь, что перед тобой действительно те самые деньги, которые ты мне присылала. Вспомни хотя бы о моей гордости, Лили. Ты всегда всеми силами стремилась показать, что я наделен ею даже сверх меры. Можно ли представить себе более подходящий жест для такого человека, как я, со склонностью — как ты там однажды выразилась? — к «мелодрамам в духе Дюма»?

— Я написала это потому, что была на тебя сердита, — отозвалась Лили, обворожительно покраснев. Он отвернулся, чтобы не видеть этого зрелища. — Я не хотела, чтобы с тобой что-нибудь случилось, а ты всегда бросался очертя голову из одной опасности в другую…

Ему хотелось заткнуть уши. Ему просто невыносимо было слышать, что она с самого начала была к нему неравнодушна и переживала за него.

— Ты же сама знаешь, что я никогда бы не принял от тебя никаких денег, — сказал Эйвери. — И мне ничего другого не остается, как только вернуть их тебе.