Мой мир

Или это все длится тот сон, который я увидел здесь, у Поляны, много-много лет назад и с которого я начал эту книгу? Из странного, почти гипнотического оцепенения меня выводит звук мотора: синие «Жигули» пылят по дороге, приближаясь с юга к заказнику. Наверное, это та самая машина, которую я увидел в бинокль минутами двадцатью раньше, в стороне полустанка Юнино. Странно: по той, южной дороге давно уж никто не ездит; есть скоростная автострада севернее заказника — что же это за ездок? Машина идет неровно, вихляя из стороны в сторону; капот слева вогнут, вмята и разбита фара, номер — сорван… Из машины вываливаются два парня на плохо слушающихся ногах, на запястьях кожаные широкие браслеты с железными шипами, стриженые «под ноль» головы нелепо светятся на фоне темно-зеленого колка. У одного глаза навыкате, у другого, который с железной толстой цепью и крестом на мальчишеской шее, глаза вприщур; в машине еще четверо, из них одна или двое — девушки. И как только все поместились?

— Дед, выпить есть? — это тот, что с цепью. Что ответить ребятам, чтоб не обидеть — на ногах-то еле держатся юные искатели приключений? Теперь до меня доходит, что машина-то угнанная: оба номера сорваны. Развлекается молодежь…

— Да врежь ты ему, чтоб заговорил! Короче, пчеловод, мед гони свой да водяру или что у тебя там, если жить хочешь! Считаю до трех! — командует с прищуренными глазами, а тот, что с цепью, снимает ее с шеи, тяжело поигрывая, как плетью, и раскручивая. — Ну?

Успею ли объяснить воинственно настроенным юным угонщикам, что мегахилы относятся к совсем другому семейству перепончатокрылых, что меда они не дают? Увы, пожалуй, нет… Те четверо тоже вышли из машины, хохочут. Давно не слышанное грязное ругательство резануло слух — непривычно слышать такое из уст девицы.

Я один, с голыми руками; они хоть дети, но их шестеро; со страхом вспомнилось, когда блатные проиграли меня в карты на челябинской пересылке, отдав на избиение малолеткам, на счастье, не насмерть — а сейчас, может, и хуже: этих шестерых, вошедших «в азарт», кто остановит хотя бы «на половине»? Неужели это повторится, неужто оно — в человеческой крови?

Разбойники есть и среди насекомых. Хищная муха ктырь нападает на пилильщика. Но так велела Природа, которой глубоко чужд бессмысленный человечий садизм.

Пустая бутылка летит в ближний мегахильник, что позади меня — хруст фанеры, звон осколков…

Мгновенно обернулся на звук — и жгучая, со свистом и звоном, боль перепоясала ноги. Небо завалилось набок, вспыхнув вдруг пбчему-то красным, затем — черно-соленым: второй удар — по затылку или шее. Неужели это все? Неужели вот так, вдали от людей, от семьи? Сознание гаснет какими-то пульсирующими вспышками; глаза ничего не видят — или выбиты, или в крови, или лежу лицом в землю; я ощущаю лишь удары, уже не цепью, а ногами — по боку, по спине, голове — злобные, беспорядочные; остервенело сильные, острые (туфлей?), но уже почему-то без боли. И без звука.

А потом появился звон. Только звон — и ничего больше. И пропала память. Чувтвую, что мне плохо, очень плохо, но кто я, где я, я ли это — нет, не знаю… Лишь вон, звон да тоскливо-мучительная тошнота; ярко-голубая точка появилась вдали, растет, близится — это сводчатый дверной проем, за которым голубой свет — вспыхнул и быстро меркнет.

…Но я остался жив и очнулся уже следующим утром. Машины не было, лишь обрывок цепи, которым «работала» вчерашняя компания, валяется у моего лица в побуревших брызгах крови. Страшная боль пронзает в глубине бок, затылок, все тело.

Но глаза целы, кисти рук — тоже… Возвращается память. Ближний мегахильник — на боку с проломленными стенками, над ним плотный рой листорезов… Так вот откуда звенящий звук! Не иначе мои питомцы спасли меня от верной смерти: угонщики в злобе опрокинули мегахильник, и многотысячный рой сбившихся с ориентировки насекомых не мог не испугать молодых извергов. Спасибо же вам, милые мои мегахилушки!

С трудом пытаюсь подняться на ноги, это получается лишь с четвертого раза. С неменьшим трудом поднимаю мегахильник, поправляю растяжки… Теперь бы домой, но как?

Да так же, как и сюда попал: «этюдник»-то с аппаратом в юго-западном колке заказника… Слава богу, в тайнике все цело; однако проходят долгие часы — и вот я с горем пополам стартую с Поляны ввысь. И снова плывут подо мной поля, колки, озера, но — ноет избитое тело, не отпускает сильнейшая тошнота и слабость, и муторно на душе: для чего я жил, для кого старался? Что происходит с людьми? Отчего они так неблагодарно-жестоки, почему звереют?