Мой мир

На протяжении последнего года, часто находясь в его обществе, я постоянно был свидетелем поступков, которые поражали меня: в них проявлялась самая суть Паваротти. Например, у него дома это стремление самому хватать трубку звонящего телефона, прежде чем кто-нибудь из пятнадцати — двадцати родственников или гостей, стоящих рядом с телефоном, успеет поднять ее (жадность к жизни). Или во время обеда — я видел, как он «похищает» у жены с тарелки ригатони (хороший аппетит). Или как он болтает со служащим аэропорта, своим поклонником, а в это время зафрахтованный лайнер задерживается со взлетом (непоколебимое человеколюбие). Это может быть и его нежелание дурно отозваться о коллеге, даже когда все вокруг это делают (профессиональная щепетильность). Это и то, как скоро проходит его гнев, вызванный раздражением (незлобивость).

Паваротти отличается той непосредственностью, благодаря которой постоянно возникают эти «божественные» проявления, давая писателю материал для книги, а всем остальным — живое представление о человеке. Это не имеет ничего общего с теми ситуациями, когда этот человек «заведен». Просто это значит быть Паваротти. Для него самого очень важно «ловить момент», избегать рутины и привычного, подшучивать над друзьями, заставляя их смеяться, или вдруг появляться неожиданно и «откалывать» такое, что удивляет даже тех, кто знает его давно.

Незначительный эпизод из его поездки в Китай был лишь очередным типичным для него экспромтом, который выделяет Паваротти из большинства других, особенно крупных артистов. Во время этого турне, организованного с помпой государственного визита, Паваротти пригласили посетить традиционную китайскую оперу. Этот древний вид искусства, такой же стилизованный, как «кабуки», весьма отдаленно напоминает западную оперу. Сидя в первом ряду, Паваротти делал то же, что обычно делают знаменитости, зная, что на них устремлены все взгляды. Когда китайские певцы визжали и мычали, он казался захваченным сценическим действием, бурно аплодировал, а после спектакля позировал фотографам и обменивался комплиментами с участниками.

Но Паваротти сделал кое-что еще: он сказал китайским певцам, что сам хотел бы спеть в их опере. Следствием этой неожиданной просьбы стало наложение полного грима и облачение в костюм — мучительный трудоемкий процесс, продолжавшийся четыре часа. Паваротти должен был также выучить мелодию, которая была ему абсолютно чуждой, как и сам стиль исполнения, изменивший его голос до неузнаваемости. Но никто из увидевших результат этого эксперимента, особенно китайцы, никогда не забудет выступления Паваротти, а столь рискованный поступок певца дал оперным архивариусам отснятый на пленку исторический материал.

Решились бы на такое, без боязни выставить себя на посмешище, Юсси Бьёрлинг или Мария Каллас? Сомневаюсь. Тут я пристрастен. В Паваротти же я нахожу замечательное сочетание того, что ему хочется сделать для собственного удовольствия, с тем, что мы хотели бы, чтобы он сделал для нашего.

Среди забавных приведу еще один характеризующий Паваротти эпизод. На красивом быстроходном катере мы выходили из гавани в Пезаро, где находится его вилла. Как и требовалось по правилам, мы двигались медленно. Щегольской белый катер привлек всеобщее внимание, да и сам Паваротти у руля в своей красочной гавайской рубашке невольно бросался в глаза. Когда мы проходили мимо туристских яхт, пришвартованных в гавани, пассажиры смотрели сначала на катер, потом на человека у штурвала и когда его узнавали, то начинали кричать: «Эй, Паваротти! Привет, маэстро! Чао, Лучано!» Двигаясь дальше, мы проходили мимо других судов, но там люди на борту его не заметили. К моему удивлению, Лучано начал им кричать: «Эй! Привет! Добрый день!», словно говоря: «Проснитесь! А то пропустите кое-что. Рядом Паваротти».

Так вот, главное, на что я надеюсь, публикуя эту книгу, это чтобы она возвестила: «Эй, проснитесь! Рядом Паваротти!»

ПРЕДИСЛОВИЕ ЛУЧАНО ПАВАРОТТИ

Не придавайте большого значения тому, что написал Билл Райт в своем предисловии. Он хороший друг, и, кроме того, ему нравится мое пение. Вероятно, поэтому он несколько приукрашивает меня. Когда я говорю Биллу об этом, он утверждает, что, прежде всего он писатель и журналист, а потом уже любитель оперы и почитатель Паваротти. И я верю, что это так. Но, тем не менее, слежу за тем, чтобы Билл не изобразил меня лучше, чем я есть на самом деле.