Мои миры, твое отчаяние. Танец 2 (СИ)

Конечно, Поттеру, кроме книг, о квиддиче и узнать было неоткуда. Его опекун всегда был не особенно разговорчивым. Да и Снейп, объясняющий какие–либо спортивные правила, выглядел бы слишком фантастичным и нереальным. Гарри был очень благодарен за то время, что провел у Уизли до того, как поступить на первый курс. Они помогли ему разобраться во многих нюансах их обыденной жизни и благодаря этому позже не выглядеть полным дураком в школе.

— О, отличная идея! Например, у нас в стране популярны плюй–камни, а здесь они не так часто встречаются. Давайте оставим эту тему! — радостно воскликнул Луческу.

Другие сначала переглянулись друг с другом, и так как не было высказано никаких других предложений, согласились с вариантом Гарри. Когда все обсуждения были закончены, Дориан первым стремительно вышел из помещения.

— Все образуется, — шепнул Виктор.

Гарри же оставалось только кивнуть. Он пытался спрятаться от самого себя и своих проблем за суетой обыденных школьных дней и кутерьмой подготовки.

Он пил снотворное зелье, что дал ему Снейп. Но делать это каждый вечер тоже не мог. Чем дольше на него не нападали, тем осторожней был Гарри. Страшно было пить зелье, которое притупляло бы его реакцию ночью. Хотя было весьма маловероятно, что кто–то попытается причинить ему вред при постороннем человеке. Все–таки его сосед, несмотря на свою замкнутость и тихость, не был слабаком.

В один из вечеров, когда Патрик где–то задерживался, Гарри решил лечь спать без зелья и ему вновь приснился Квиррелл.

Он опять стоял около зеркала, но уже не жадно вглядывался в него, как ранее, а обреченно.

— Зачем вы перерезали горло Дориану? — решился спросить Поттер.

Квиррелл перевел на него удивленный взгляд.

— Потому что он был лишним. Только мешался. Так пожелал господин, — пожав плечами, ответил он.

Гарри не мог поверить, что кто–то может так спокойно говорить об убийстве, как о чем–то обыденном, как встать с утра с постели и пойти почистить зубы. Он же не мог простить себя за совершенное. Мальчик сам себе казался безвозвратно запачканным. Гарри считал, что это все настолько глубоко въелось в него, что никогда больше не оставит.

— Вы раньше убивали?

Квиррелл вновь выглядел удивленным.

— Конечно же. Не так много, как могло показать, но достаточно. Где–то около семи человек в общей сложности. Возможно, кто–то из них и выжил.

Безразличие сквозило в каждом слове, во всей его мимике, в жестах… И от этого было странно больно. За себя и за него. Гарри тогда сел на пол и заплакал. От собственного бессилия, от чужой жестокости и несправедливости мира. Обрезать жизни целых семи человек без доли сожаления, без мыслей о том, кого они оставили после своего ухода.

Убийство не во имя чего–то, а просто так. Потому что кто–то был лишним или чрезмерно раздражающим.

— Они стояли на пути Волдеморта? — спросил Гарри.

— Не совсем, скорее просто мешались, — снова холодный тон без тени каких–либо эмоций.

Это подтвердило мысли мальчика. Этот мир казался насквозь прогнившим, если было возможно рассуждать так цинично о смерти. Боль скрутила мальчика и он вскрикнул от неожиданности. Гарри резко открыл глаза и увидел перед собой испуганного Патрика. Он сидел рядом с ним на постели, а с другой стороны находился взъерошенный Гримм. Они оба выглядели очень встревоженными. Оказалось, что мальчик во сне начал задыхаться и им никак не удавалось разбудить его.

После подобного Гарри вообще не мог сомкнуть глаз всю оставшуюся часть ночи и просто просидел, обнимая пса и снова думая о Дориане. О том, каково ему каждый день видеть в зеркале следы этой мировой несправедливости и жестокости. Каково, стиснув зубы, накладывать маскирующие чары, при этом еще и сдерживать свою жажду, подкрепленную желанием прекратить мучения.

Поттер не мог спокойно реагировать на все попытки бегства Дориана, стоило Гарри только приблизиться к нему. Это раздражало. Это делало ему больно. Но Поттер мог понять его.

Мальчик украдкой прочел в библиотеке множество книг о вампирах, но так и не нашел способ, чтобы помочь Дориану. В них рассказывалось об их истории, некоторых обычаях, но когда дело касалось их физиологии, то дальше рассуждений куда лучше бить «тварей темных и до крови охочих», чтобы выжить самому, не заходило. И Гарри начал отчаиваться.

Альберт не сказал, о чем конкретно он разговаривал со Станом, но Грегорович был не на шутку встревожен. Эдвин же, казалось, ничего не замечал вокруг, самозабвенно расшивая одежду для своей новой куклы. Когда Мирослава увидела, как ловко Эрстед орудует иголкой, не могла вымолвить ни слова. Видимо, представление о том, чем должны заниматься исключительно девушки и, конечно же, безоговорочно быть лучшими в этом, потерпели поражение. Теперь она ходила за Эдвином хвостиком и подсматривала его схемы вышивки.

Офелия же молча подсовывала сладости Гарри, который в свою очередь берег большую часть из них для Сириуса. Блек же несколько штук из предложенных лакомств прятал для Люпина, хотя очень часто не доносил даже половины из своих запасов.