Мой муж Одиссей Лаэртид

Иногда, очень редко, Одиссей приезжал в Спарту. Для меня это каждый раз было потрясением. Он обращал на меня очень мало внимания, но всегда привозил мне какое-нибудь ожерелье или колечко. Мать тут же отбирала их и прятала в сундук с приданым, и все равно это было счастьем. Иногда мне удавалось посидеть с ним рядом или даже погулять, держась за его руку, и тогда все окрестные девчонки мне завидовали.

Мне было семь лет, когда Одиссей привез мне куклу — в моей жизни не было более счастливого дня. Игрушек у меня хватало, а играть с этой куклой я все равно не решалась, но ее подарил Он! Я соорудила для куклы что-то вроде храма, поставила рядом игрушечный жертвенник и приносила ей фрукты и глиняных ягнят. Касаться ее я не смела — она так и сидела в своем храме, неподвижная и величественная. Остальные куклы должны были кланяться ей и устраивать вокруг храма торжественные процессии.

Однажды Еврипил сказал, что Одиссей — внук лжеца и вора, и значит, сам лжец и вор. Мы подрались, и я сильно ударила его ногой в живот, а он раскроил мне щеку острым камнем. Небольшой шрам возле уха остался и по сей день. Родители долго допрашивали меня, но я не могла повторить ужасных слов, сказанных об Одиссее, — мне казалось, что, если я произнесу их, они станут правдой. Или все подумают, что это правда, — а это почти так же ужасно. Меня наказали за беспричинную драку, и я ходила счастливая и гордая — ведь я пострадала за Него.

Я помню отцовский дом в Спарте — небольшой, но светлый, открытый солнцу. Стены во всех комнатах были покрыты веселыми росписями, ветер колыхал белые занавески — они всегда были отдернуты, и солнце пронизывало дом. Он стоял на лугу на левом берегу Эврота, совсем недалеко от царского дворца, в котором тогда уже был хозяином Менелай.

Отец не ограничивал моей свободы, и ребенком я часто сама бегала в гости к Гермионе, дочке Менелая и Елены — она была полутора годами младше меня. Елену я видела редко, а Менелай любил с нами возиться. Он был большой, шумный и часто, подхватив меня под мышки, подбрасывал высоко в воздух, и я визжала от страха и восторга.

За дворцом был огромный сад, мы с Гермионой забирались в кусты крыжовника и рвали кислые ягоды — от них сводило рот, но мы их любили. Однажды на берегу Эврота я поймала руками маленькую рыбку, а Гермиона сказала, что человек, который ловит рыбу, сам в нее превращается, — она точно знает. Сначала мне понравилось думать, что у меня вырастут хвост и плавники и я буду плавать, но Гермиона объяснила, что я теперь буду есть только вонючую тину и червяков и никогда не увижу маму. Я с плачем побежала домой через царский дворец, и меня увидел Менелай. Он объяснил, что в рыб превращаются только те люди, которые рыбачат в озере Посейдона, в Эгии, а в нашем Эвроте ловить рыбу не опасно. Я успокоилась и уснула прямо у него на руках. Потом мы как-то ездили двумя нашими семьями к этому озеру, точнее, в храм Посейдона, который стоит на его берегу. Я была уже большая, лет восьми, и не верила, что люди могут превращаться в рыб, но местные женщины сказали мне, что это правда и поэтому у них в селении нет рыбаков.

Это была наша последняя общая поездка с семьей Гермионы. Очень скоро Елена бросила мужа и тайно уехала в Трою с гостившим у них Парисом — Менелай в это время был на Крите, на похоронах деда. Менелай очень тяжело переживал, и отец велел мне пореже бывать в их доме — там сейчас не до меня. Особенно удручало Менелая, что Елена и Парис бежали, пока он был в отъезде, да еще и прихватили с собой драгоценности и рабов. У Менелая богатств и без того хватало, но его обидел обман. Однажды я слышала, как он говорил моему отцу, что, если бы Елена честно сказала, что хочет разойтись, он бы отпустил ее и сам дал бы за ней приданое.

— Подумаешь, сокровище, — говорил он, — мы с ней не очень-то ладили в последнее время.

В те годы развод был уже делом обычным, тот же Геракл (кстати, мой родственник через Персея) незадолго до этого не только развелся со своей женой Мегарой, но и выдал ее замуж за своего племянника Иолая. Поэтому слова Менелая никого не удивляли. Но то, что Парис надругался над законами гостеприимства, да еще и обокрал человека, у которого он гостил, многие восприняли как личное оскорбление. Елена, может, и считала, что берет в Трою собственное приданое, но, по традиции, все, что она принесла в дом Менелая, теперь принадлежало не ей, а мужу, и должно было перейти к их дочери.