Мой муж Одиссей Лаэртид

Я уже ощущала его запах — двадцать лет он стоял у меня в ноздрях одинокими ночами. Теперь оп смешивался с запахом грязного пастушеского плаща, накинутого ему иа плечи, с запахом пропитавшего его дыма и прогорклого жира...

И еще от него пахло ненавистью. Я не знаю, как это объяснить, но я поняла это сразу, когда он приблизился, — этот человек не пощадит никого... Телемах не отрывал взгляда от старика...

Нищий почти коснулся меня, обходя мое кресло, — и один мускул не дрогнул в его лице... Думаю, что в моем — тоже. Мои пальцы мерно сучили пурпурную пряжу. Я опустила глаза, и перед ними поплыли красные пятна... Нищий повернулся ко мне спиной — он подходил к столу, где сидели Антиной, Евримах и Меланфий.

— Это — тот самый старик, о котором я говорил, — раздался голос Меланфия.

— Евмей! Зачем ты приволок сюда этого 6людолиза? —  закричал Антиной.

Евмей стал что-то объяснять, но его перебил Телемах:

— Антиной, это мой дом, и я не нуждаюсь в твоей опеке. Ты здесь такой же гость, как и этот странник, и я сам решаю, кого из вас мне принимать, а кого — нет. Мясо, которое бросают в котомку старика, принадлежит мне, почему же ты жалеешь его? Или ты так любишь брать и так не любишь давать, что тебе жалко даже чужого?

Я поразилась словам сына — ни разу мне не доводилось слышать, чтобы он говорил настолько по-взрослому, спокойно и достойно. На мгновение я забыла даже о человеке, который обходил мой мегарон. О боги! Неужели появление отца что-то сдвинуло в душе Телемаха? Неужели он становится взрослым разумным мужчиной? За это я готова простить всем и все! Готова примириться с Одиссеем, просить у него прощения, поклясться, что была верна...

Нищий сел на табурет неподалеку от Антиноя.

— Подай мне и ты, друг... Ты кажешься мне одним из самых знатных гостей этого дома — неужели ты пожалеешь для меня куска хлеба? Когда-то и я был богат и знатен... Я был щедр и милосерден и всегда подавал просящим. Но мне не повезло — однажды мы с товарищами отправились за добычей в Египет. Мы перебили множество египтян, разорили их нивы, а их жен и детей увели на свои корабли. Но прежде чем мы успели отплыть, на нас напали их вооруженные соплеменники. Одних они убили, других увели в рабство. Меня они продали на Кипр... Много горестей довелось мне испытать, прежде чем я попал на Итаку...

— Отойди от моего стола, попрошайка! — вскричал Антиной.

— Твой дух не так хорош, как твоя наружность, — проворчал нищий. — Ты жалеешь поделиться чужим хлебом даже в гостях, а дома у тебя, наверное, и крупинки соли не допросишься.

Разъяренный Антиной схватил скамейку для ног и швырнул ее в старика — удар пришелся в плечо. Я вздрогнула, как будто ударили меня, но старик не шелохнулся и только молча повел головой. Другие гости накинулись на Антиноя с бранью: что бы ни сказал нищий, избивать беззащитного странника противно воле богов. Только Телемах молчал...

Старик отошел от обидчика, сел на пороге и наконец произнес:

— Если боги и эринии защищают и нищих, пусть они пошлют тебе, Антиной, смерть вместо брака, о котором ты мечтаешь.

...Пир продолжался. Фемий пел, аккомпанируя на форминге. Я поманила к себе Евмея.

— Скажи мне, кто этот странник? Ведь это ты привел его? Он, наверное, много скитался по миру — не доводилось ли ему слышать о царе Одиссее?

— Этот человек говорит, что он — незаконнорожденный сын критянина Кастора. Вместе с Идоменеем он привел на Геллеспонт критские корабли и воевал под стенами Трои. Позднее он попал в рабство по воле богов и убежал с корабля, на котором его везли на продажу... Он провел три дня и три ночи в моей хижине. Его отец приходится гостем богоравному Одиссею. Сам же Одиссей сейчас в пути; он плывет на родину из плодородного края феспротов и везет большие богатства — так говорит странник.

Евмей не умеет лгать — значит, он действительно ни о чем не подозревает. Одиссей обманул и его. Ложь, снова ложь — она окутывает этого человека, как облако, она пятнает всех, кто оказывается рядом с ним... Только Телемах знает правду, и эта правда вдохнула в него жизнь. А может быть, дело не в правде, а в том, что теперь он получит возможность убивать и насиловать... Эта надежда влила силы в его слабый ум и хилое тело...

— Я хочу сама поговорить со странником — пусть он подойдет ко мне.

Евмей направился к старику, о чем-то пошептался с ним. Потом вернулся к очагу.

— Царица, странник готов сообщить тебе все, что он знает о богоравном Одиссее. Но не следует говорить об этом при женихах. Когда наступит ночь, он один придет в твою спальню.

Нищий в спальне царицы! Не слишком ли нагло ведет себя этот грязный старик? Не боится ли он, что я прикажу вышвырнуть его прочь за эти слова? Ведь ни он, ни я ни словом, ни взглядом не выдали себя...

— Скажи ему, что я согласна.