Мой неизвестный Чапаев

Конференция союзных армий в декабре 1915 года в Шантильи (Франция) выработала оперативно-стратегический план согласованных наступлений на главных фронтах (Русском, Англо-французском и Итальянском), которые были назначены на весну 1916 года. На очередной военной конференции в марте 1916 прежний план был уточнен и дополнен. Время общего наступления было назначено на вторую половину июня, 16-го... Выходило, что русская армия должна была начать наступление двумя неделями раньше остальных, дабы оттянуть на себя резервы немцев. Но в связи с осложнившейся обстановкой на фронтах союзников они стали торопить, чтобы подготовка к общему наступлению союзных армий была полностью завершена ко времени окончания весенней распутицы. Окончательный план наступления русских войск был завершен на совещании Ставки с главнокомандующими фронтами 1 (14) апреля 1916 года.

Так решило высшее командование. Нижние же чины начинали думать иначе. Совсем по-другому...

Все складывалось просто ужасно. Постоянные военные неудачи, людские и материальные потери, цинга, тяготы и лишения фронтовой жизни, тяжелейшее положение в тылу и нерадостные письма из дом)' — все это отрицательно влияло на настроение солдат и, соответственно, снижало их боевой дух.

Был такой случай. В начале сентября 1915 года командный состав 82-й пехотной дивизии насторожило анонимное письмо из Белгорайского полка, адресованное начальнику дивизии. Во время следствия автор письма был установлен. Им оказался старший унтер-офицер Д.Е. Родичкин. Чапаев с ним дружил. Родичкин был из деревни Семеновки, Клинцовской волости, что недалеко от Саратова, полный Георгиевский кавалер. Суть его письма заключалась в том, что он предупреждал о солдатском решении. Солдаты решили «не пойти в будущем в наступление без своего начальства, а в особенности без командиров батальонов, которые по их мнению во время наступлений прячутся неизвестно куда». Но в ходе расследования Родичкин категорически отказался назвать единомышленников. Его дело было передано в военно-полевой суд. Родичкина наказали по всей строгости... Казнили...

Вообще в Белгорайском полку было немало случаев умышленного отставания солдат от своих команд и подразделений по пути следования на фронт, дезертирства, саморанения и добровольной сдачи в плен. Это объяснялось не столько трусостью солдат или малодушием, как нежеланием руководства обеспечить хотя бы минимальную заботу об армии. В окопах было по пояс тухлой воды, младший военный состав болел все чаще и чаще цингой. Не хватало не только витаминов, но и боеприпасов, питания и многого, многого другого. К тому же старшие чины часто просто издевались над солдатами, подвергая их палочной дисциплине, избиениям без причины, прилюдным пощечинам и унизительным словам, типа «кухаркины дети». Все это, разумеется, накладывало свой неизгладимый след на подневольных людей.

Копились злоба и обида на несправедливые отношения высших военных чинов к низшим. И постепенно все это выражалось в солдатских волнениях и поддержке большевистских течений.

И сам Чапаев, как и общая масса солдат, больше и больше втягивался в критический анализ происходившего. Серьезнее задумывался над выходом из создавшегося положения. Однако фронт был фронтом. Он еще множество раз будет подставлять себя под пули и снаряды противника. Ничего не поделаешь — долг.

Но если бы только долг и честь России приходилось защищать им. Каждый воин имел семью, детей и родственников. И если бы лишь пули могли приносить ранения. Хуже, когда тебя ранят самые желанные, самые близкие, самые любимые. Это не физическая боль. Это другое... Это почти не заживающее...

Однажды на фронт Василию пришло письмо из дома. Писал отец. То, что узнал Чапаев, пронзило самое сердце. Мир, за который он боролся, — рухнул в одно мгновение. Его любимая, его Поленька... Она ушла к другому. Тот, другой, ради нее бросил семерых детей и очень больную жену. Она же ради него бросила троих детей, младший Аркашенька еще и ходить-то не умел как следует. Только ползал. Много ранений пережил Василий, но такого еще не было. Такой боли не приходилось испытывать. Он почти не разделял день и ночь, все время стремился броситься под самые пули. Но смерть почему-то обходила стороной. Будто бы смеялась над ним: «Помучайся, помучайся еще!» И он мучался. Получив легкое ранение, недолго лечился в госпитале и попросил дать ему кратковременный отпуск. Отпуск предоставили.

Приехав домой, Василий Иванович решил простить неразумную Поленьку. Он приехал в новый дом, который снимал для нее любовник. Встреча была такой нежной, что Пелагея без раздумий вернулась к своему мужу, к своему любимому, к Васеньке.

Потом она ему объясняла, что ушла не от него, от той жизни, что сложилась с его родителями. Постоянное непонимание друг друга, физические наказания, все это было не для нее, не для такой жизни она выходила замуж.

Василий понимал, что длительное отсутствие дома накаляет обстановку. Но изменить практически ничего не мог. Нужно было возвращаться на эту никому не нужную войну.